Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве

Скорей бы Березов. Вот где отдохнут, в себя придут от этой нескончаемой скачки по снегам и перелескам. Да и впрямь — по его ли годам сие путешествие? Преклонные годы и немощь — родные брат и сестра. Эх, отпарить кости в горячей баньке!

О немощи Шумский много не говорит. Зуев серчает. Давеча Василий гневно прикрикнул:

— Дядь Ксень, чтой-то ты кряхтеть стал часто.

— Не по хворости я, крестник. По старости…

Зуев вспылил:

— Крестник остался в церкви Успения на Сенной.

Разговор обидел чучельника. Тогда, в Тобольске, тоже ни за что ни про что накинулся. То ли тяжела ему ноша руководителя команды, то ли характер меняется. Может, так и быть должно. Вот и голос у него ломается — огрубел, приобрел мужскую хрипотцу. Вчера еще мягкая, мальчишечья натура ищет утешения в дерзком окрике, в отвращении всего, что умаляет самостоятельность.

Старик не стал ничего говорить Васе. Еще, гляди, разведут их слова, а ссориться им никак невозможно: всему делу конец.

В середине мая рукава Оби, а им нет числа, начали отворяться. Нарты чуть не угодили в полынью. Собаки проваливались в мокрый снег, вязли полозья. Зуев забеспокоился: вдруг до разлива не успеют в Березов?

Лайки часто сбивались в кучу, но Вану, легкий и сноровистый, выстраивал их цугом, умея сказать каждому псу нужное слово. Собаки понимали его лучше, чем других членов экспедиции. Постромки распутывались, санный поезд двигался дальше.

Вану не унывал:

— Мала осталась, мала. Будет Березов скора…

На освободившихся от снега, пригретых солнцем буграх запестрели кусты вороньих ягод, багульника. Кочки укутались в детский мох, кружевами вплелись в них белые лишайники, рядом пробивалась непокорная трава камнеломка.

Набрели на размытый тракт. Утопая в грязи, собаки вынесли нарты на крутой холм. Отсюда открывался вид на небольшую слободу, обнесенную земляным валом.

Вану громко закричал:

— Березов, Березов!

В приземистой деревянной избе — приказной — нашли казачьего атамана, или, как он тут звался, комиссара. Атаман долго рассматривал предъявленную от Академии бумагу.

— Не купцы, выходит?

— Не купцы. Я так сын солдата.

Фамилия комиссара — Денисов. Рожа свирепейшая: мохнатые черные брови, сросшиеся у переносицы, нос картофелиной, борода. Шумский чуть выдвинулся вперед, желая показать грозному комиссару, что чем-чем, а бородой ему не уступит.

Денисов рассматривал разношерстную, заляпанную грязью, невесть откуда свалившуюся ватагу во главе с веснушчатым пареньком. Странные гости, вовсе не похожие на тех, кто являлся сюда за рыбой и шкурами.

— Какая ж цель ваша будет?

Зуев сказал, что с месяц или около того пробудут в Березове, далее пойдут на север, к Карскому морю.

— Моржовый клык промышлять, так, что ли?

— Натуралисты мы. По научной части.

— А говоришь — солдатский сын…

Зуев усмехнулся:

— Такой мой поход.

— Отец в каком полку служит? Живой ли? — допытывался атаман.

— Живой. В полку — Семеновском.

— Ишь ты! — похвалил Денисов. — Слыхивал. На ихнем знамени, на полковом, слова хорошие: «Сим победиши».

— Верно.

— Ну что ж, живите сколько надо. Постой я вам определю. Петька!

Мальчик лет десяти бойко оглядел членов команды.

— Это наш казачонок. Сирота. Проводит вас.

По дороге Петька поинтересовался, откуда команда. Когда Зуев сказал, что путь ведут от Санкт-Петербурга, казачонок не поверил:

— Будет заливать!

— С чего же врать-то нам?

— Эвон где Петербург! Оттуда скакать и скакать.

— Вот и прискакали.

— Так вы царские родичи?

— Это почему ж царские?

— А говорили, в стольном городе Петербурге, окромя царя и царских родичей, никто не проживает.

Ерофеев зашелся от смеха, стукнул Петьку по затылку:

— Как моя рожа — царская?

Петька догадался: члены команды, пусть они и из стольного города, начальство невысокое и разговор можно вести без боязни.

— Да с твоей рожей не к обедне, — повернулся Шумский к казаку, — а как раз в приходскую…

— А с твоей бородой, — откликнулся Ерофеев, — приказную избу мести.

Зуев рассмеялся. Ежели до Березова дошли в такую распутицу, то до Обдорского городка на оленях и по воде, а там и до побережья — дойдут! Природа на лето повернула, а лето к человеку, идущему в путешествие, куда милосерднее.