Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

Иван не сразу понял, сколь великодушное решение принял отец, а когда осознал, что идти с князем Оболенским — это всё равно что идти одному, самостоятельно, сердце его затрепетало от нетерпения и гордости.

— Не на лук наш уповаем, не оружие наше спасёт нас, Господи, но Твоея всемогущия помощи просим, и на Твою силу дерзающе, на врага наша ополчимся, и Имя Твоё верно призывающе, со умилением молим Ти ся: Всемогий Господи, милостиво услыша и помилуй, — повторял следом за диаконом княжич Иван, стоя рядом с отцом в Успенском соборе.

Впервые присутствовал он на молебном пении, обращаясь вместе с бывалыми ратниками ко Господу о ниспослании милости к богохранимой стране нашей, властям и воинству.

Совершал молебное пение сам митрополит Иона, а когда утреня закончилась, ополченцы и княжеские дружинники начали выходить из Кремля через двое ворот: через Никольские шли полки во главе с великим князем, а через Фроловские под водительством княжича Ивана и князя Василия Ивановича Оболенского.

Трезвон колоколов, рёв медных и берестяных труб, бой варганов создавали такой шум в Кремле, что невозможно было различить голосов уходивших воинов и провожавших их. Княжич видел стоявших в Набережных сенях дворца мать с закутанным в тёплое одеяло братцем Борисом на руках, бабку с Юрием и Андреем, помахал им червлёным с позолотой щитом, сурово супясь, изо всех сил стараясь не выдать распиравшей его радости от того, что шёл он во главе войска, слыша за спиной стук тысячи копыт.

Когда миновали пригороды и вышли на лесную бойную дорогу, где тишину морозного воздуха нарушали лишь всхрапывания лошадей да случайные позвякивания доспехов и мечей, княжич не удержался, спросил ехавшего рядом с ним стремя в стремя Оболенского:

— Значит, будем бить ворога, как Александр Македонский?

Оболенский согласно кивнул головой.

— А отец, значит, идёт отдельно… Где же встретимся, чтобы воевать вместе?

— Не тревожься, княжич! — успокоил Оболенский, однако сам-то спокоен вовсе не был.

К нему то и дело подъезжали с сообщениями верхоконные лазутчики, он выслушивал их отсылал кого вперёд, кого к великому князю, кого в Москву. Оказалось, что войска Шемяки проявили удивительную скороподвижность; пошли к Вологде, а затем неожиданно вернулись в Галич.

На первом же привале в городке Радонеже, что в пятидесяти четырёх верстах от Москвы, княжич увидел отца, спросил с обидой:

— А говорил, пойдём раздельно?

— Мы разделимся после Переяславль перед Костромой: вы с Василием Ивановичем пойдёте севернее, мы же перейдём Волгу по льду ниже вас. Шемяка понимает, что в открытом поле ему с нами встречаться нельзя, сил у нас больше. Поэтому он укрепился в Галиче, надеется на свои пушки да на то, что мы после трёхдневного, перехода будем измучены. Но мы всё это берём во внимание, дадим войнам хороший отдых перед приступом а потом и ударим.

После того как начали обходить с двух сторон Кострому, княжич отца больше не видел. Заранее обговорено было, что великий князь не будет участвовать в битве, а останется на подступах к ней в дубраве, под надёжной охраной.

Но Оболенский, щадя самолюбие княжича объяснил несколько иначе:

— Дружинники великого князя будут до поры в засаде, а в нужный момент и соединятся с нами.

Подошли к Галицкому озеру.

— Смотри, княжич, вон на гope, за оврагом.

Вдоль деревянной крепостной стены, огибая подковой город, стояли полки Шемяки. Ратники с красными щитами и выставленными длинными пиками ожидали неприятеля молча и недвижимо. Княжичу передались их решимость, бесстрашие, готовность биться до последнего, и озноб прошёлся по его телу, хотел спросить про отца, но только выдохнул воздух который превратился на морозе в лёгкое, быстро растворившееся облачко.

— Здесь будет наша с тобой ставка, отсюда станем боем руководить, — сказал Оболенский, удерживая поводьями коня.

— Отсюда? — прорезался у княжича голос. — Значит, сами не будем убивать?

— Нельзя нам. Ведь если человеку палец отрубить, он ещё будет жить, а если голову…

Московские воины между тем начали переходить занесённый овраг. Пешие ратники увязали по пояс, трудно было и лошадям, они тонули в снегу, падали, но даже не ржали, только всхрапывали, выбираясь из сугробов. Овраг пересекли все одновременно, стали цепью подниматься в гору, неспешно и неотвратимо. Наверху произошло беспокойное шевеление.

— Хорошо! Уже трусят, — отметил Оболенский, и от его слов княжичу даже весело стало, он сразу же совершенно поверил в скорую победу.