Эндрю Миллер - Жажда боли

Через неделю после Пасхи привозят бутафорию. Колонны, силуэты деревьев; луна, похожая налицо человека, вздремнувшего после обеда; целая корзина нарядов, деревянных мечей и корон. Плащи и камзолы, жесткие от пудры и пота предыдущих актеров. Платья ярких цветов, натирающие кожу, на каждом из которых не хватает либо пуговиц, либо завязок. И ослиная голова. Роуз подает ее Джеймсу, а тот водружает себе на плечи. Голова тяжелая и пахнет гниющей шкурой. Джеймс выглядывает сквозь не слишком-то ровные прорези для глаз. Дыхание отдается у него в ушах, как в раковине морской прибой. Вокруг толпятся другие артисты. Языком Шекспира Роуз восклицает: «Ох, Основа? Тебя подменили!»

Джеймс поворачивается. Сквозь прорезь левого глаза он видит обнаженную Дот, набросившую на голову самое яркое платье — золотисто-багряное. Оно ей явно велико. Подобрав его в кулачки, Дот поворачивается, делает реверанс и подходит к Джеймсу. Он закрывает глаза. От слез склеивается щетина на подбородке. Руки дрожат. Он идет пошатываясь и боится, что упадет. Кто-то снимает с него ослиную голову, кто-то поддерживает. Джеймс смаргивает выступившие слезы, и воздух окутывает его лицо, будто шарфом. Дот улыбается. Она прекрасна.

Майский вечер в саду. Афинская знать, повелители и повелительницы волшебного мира появляются и исчезают под наползающей тенью больницы. Безумная мисс Пул, высокая и щербатая белошвейка с Собачьего острова, разговаривает как Елена. Адам, превратившийся в Пэка и наряженный в юбки, кружится над нею, творя волшебство. Неподалеку от полукруга арены на корточках сидит Джеймс. Его выход после реплики: «Всяк ездок с своей кобылой, а конец — всему венец». На нем ослиная голова, с коей он уже свыкся. Дот он не видит, пока та не садится рядом.

— Спите, спите сладким сном. Я тайком своим цветком… — говорит Адам.

Дот берет Джеймса за руку. Касается губами шрамов и подносит его руку к верхушке платья, прижимая к вздымающейся груди, и он чувствует, как твердеет под ладонью сосок, слышит биение ее сердца.

Пэк поет:

Откуда этот дар? Радость, льющаяся на землю.

Их кто-то зовет. Они с трудом поднимаются, пьяно бредут по траве. Джеймс слышит жужжание жука, а потом слова Дот: «Любовь моя, здесь на цветы присядь…»

С каждым разом они делаются все смелее. Пробираясь на ощупь за фанерными деревьями, стоя в тени деревянной луны или прижатые к каменному фасаду здания. Вокруг них скособоченная пьеса обретает окончательный вид. У мистера Гоббса случился анальный пролапс, и его живо заменяют на Джона Джонсона, потерявшего рассудок школьного учителя. Бог говорит с близнецами Коллинзами, вкладывает им в уста новые строки, касательно наследования заводика по производству клея в Брентфорде. Тезей стал чуть более безумен. Мистер Роуз, скинувши кафтан и парик, все понимая и все допуская, ведет свою братию к премьере.

Санитары подобрели. Сидят развалившись, играют в кости или спят после попоек. Дот и Джеймс, за последнюю неделю подкрадывавшиеся все ближе и ближе к двери больницы, теперь незаметно проскальзывают в здание и теряются среди его коридоров и переходов. Они заглядывают во все комнаты, пока не находят подходящую. Просторная комната, где нет ничего, кроме сваленных в кучу одной, двух, пяти сотен смирительных рубашек и единственного зарешеченного окна под потолком, и где все звуки приглушены, как во сне. Они ложатся на эту кучу, и куча вздыхает, издавая запах пота, собачьей подстилки и кала. Всего, что извергает душа в смертном бое. Такая вонь будет в чистилище, думает Джеймс.

Дот задирает юбки. Наклонившись, Джеймс легонько касается ее тела. Она дрожит и тянется вперед, стягивает его бриджи до колен и, найдя то, что искала, начинает ласкать языком. Наслаждение столь же огромно и убийственно, сколь и та боль, какую довелось ему испытать со времен Санкт-Петербурга. Он отшатывается и неуклюже вскакивает на ноги. Ему страшно. Подойдя, Дот обнимает его сзади, прижимаясь головой к его шее. Окруженный кольцом ее рук, Джеймс поворачивается и жадно целует ее в губы. Медленно переступая, они приближаются к постели из смирительных рубашек, валятся назад, их лица и зубы сталкиваются. Он входит в нее яростно. С такой силой можно заколоть человека или зарезать животное. А ему мечталось сделать это нежно. Дот вскрикивает и бьет его в грудь. Застежка от одной из смирительных рубашек при движении врезается ему в колено. Боль кажется ему черной веревкой, и он хватается за нее. Он хохочет — хохочет, как истинный сумасшедший. Видит, что и она смеется, хмурясь и плача, отпихивая его и дотрагиваясь языком до его лица. Он останавливается, извергая семя ей на живот. Она проводит по животу рукой, а руку обтирает о смирительную рубашку. Джеймс лежит рядом с ней на спине. В комнате летает муха, должно быть прилетевшая из сада следом за ними, — единственный свидетель.