Эндрю Миллер - Жажда боли

Джеймс ищет Дот. Ее нигде не видно, как не видно и Асквини, который шептал ей что-то на ухо, пока оба они, Оберон и Титания, ждали своей сцены. Асквини красивый мужчина; его помешательство не буйного свойства. Часто он рассказывает о чем-нибудь интересном; он повидал мир, а ежели чего и не видел, то с лихвой восполняет это богатым воображением. К тому же от него не исходит такого мерзкого запаха, как от прочих умалишенных, и Джеймс заметил, каким призывным взглядом он давно уже смотрит на Дот.

Когда Вагнер отходит от двери в поисках бутылки, на дне которой остался хотя бы глоток вина, Джеймс проскальзывает в больницу. Нога пульсирует от боли. Прислонившись к стене, он снимает башмаки и бежит, как обезьяна, в комнату со смирительными рубашками. Из-под двери просачивается свет. Он уже знает, что увидит, когда войдет: зад Асквини, раскачивающийся над коленями Дот. Он прижимается ухом к двери, но в комнате тихо. Может, они слышали, как он пробирался по коридору? Может, они, как и он, тоже прислушиваются? Он нажимает на ручку, и дверь почти беззвучно поворачивается на петлях. Джеймс видит свечу, пламя которой горит совсем ровно, пока его не прибивает сквозняк из открытой двери.

— Закрой дверь, Джем, — просит Дот.

Она сидит одна на табуретке перед свечой. Напротив нее вторая табуретка, на которой стоит фарфоровая чашка с отбитым краем, наполненная вишней с роскошной темной кожицей и зелеными, блестящими на свету черенками.

— Это от мистера Роуза, — говорит Дот.

— Он дарит тебе подарки?

Джеймс обводит взглядом комнату, как будто среди ее теней скрывается Асквини или Роуз или и тот и другой разом.

Дот смеется. Взяв чашку, ставит ее к себе на колени. Джеймс садится на вторую табуретку. Она берет вишню губами, за края кафтана притягивает к себе Джеймса и передает ему вишню изо рта в рот. Так они съедают половину миски. В этом нет ничего бесстыдного. Спокойная, тихая улыбка — ничего больше. Косточки суют под смирительные рубашки. Царь, царевич, король, королевич…

Доев вишни, они ложатся на знакомую груду. Он наваливается на нее. Она царапает ему спину ногтями, его лицо становится липким от прикосновения ее языка и губ, перепачканных вишней. Все происходит быстро и нежно, как бы само собой.

— Да хранит Господь Августа Роуза, — говорит Дот.

— Аминь. Дот?

— Что, Джем?

— Давай поженимся.

— Сумасшедшие не женятся.

— Значит, мы больше не будем сумасшедшими, потому что поженимся.

— Ты ведь меня не знаешь, Джем. Я не всегда могу отвечать за себя. Через месяц я вновь окажусь или здесь, или в Тайберне [52] Место публичной казни в Лондоне с 1183 по 1783 г. с веревкой на шее.

— Я помогу тебе.

— Это ты-то, который и себе едва ли поможет.

— Дот!

— Тише, Джем! Лучше займись вот этим.

Она откупоривает бутылку из непрозрачного зеленого стекла. Он берет и злобно глотает. Это не вино. Захлебнувшись, он выплевывает то, что не успел проглотить. Внутри разливается тепло.

— Бренди?

Дот отбирает бутылку. Джеймс следит за глотательными движениями ее горла. Раньше он никогда не понимал, зачем люди так пьют. Безобразная и непонятная привычка чуждого ему мира. Он так никогда не делал, в этом не было нужды. Теперь же, когда она снова передает ему бутылку, он с жадностью ждет своей доли. Бутылка пуста, они лежат обнявшись на куче рубашек, и дыхание их горячим облаком стоит над головами. Свеча, пожирая себя самое, горит все слабее, пламя трепещет и рвется в воздушных струях, по комнате скачут тени. Они дремлют, пробуждаются, снова засыпают. Джеймс слышит грохот экипажей, отдаленные звуки собачьей драки; слышит шаги по коридору. Он неуклюже высвобождается из объятий Дот. Его движения упорны, но замедленны, как у человека, раздевающегося под водой. Он хочет задуть свечу, чтоб их не выдал свет. Но до свечи не так-то легко добраться. Он дотрагивается до язычка пламени, обжигается, свеча гаснет, и лишь на кончике фитиля остается красное пятнышко.

— Что там такое, Джеймс? — спрашивает Дот.

При этих словах открывается дверь. Сначала не разобрать, кто там. Человек с лампой, два человека с лампами, может, больше. Наконец в комнате появляется О’Коннор. Блеск и звон цепей.

Бренди смягчило боль, да и сам О’Коннор, по правде сказать, был слишком пьян, слишком расслаблен, чтобы избить их как следует. Несколько пинков, дюжина ударов палкой, отвратительных, но вполне сносных. Джеймс учится выживать, терпеть боль, открывает в себе зачатки мужества. Его учитель — любовь.