Леон Юрис - Суд королевской скамьи

Я понимал, что делается с Самантой, — ей очень нелегко далось расставание с Линстед-холлом.

Я решил, что нужен какой-то компромиссный вариант и начал искать дом в долине Кармел. Мне повезло. В долине росли белые дубы и стояли старые испанские ранчо с толстыми стенами, где было прохладно даже в середине лета. Вдоль береговой линии, на которую обрушивались волны океана; пестрели заросли диких цветов и под ветром качались вершины кипарисов. От красоты Кармела буквально перехватывало дух, а скрипучие рыбацкие баркасы Монтерея и густой аромат от консервного завода напоминали о Стейнбеке. К тому же, недалеко был Сан-Франциско. Но вот Саманта... что с ней творилось?

Я пытался себе все объяснить. Идеальных браков не бывает, так? Несмотря на ее стенания, я все же любил свою жену, и, видит Бог, мне никогда в голову не приходила мысль о возможности расстаться с сыном.

У Саманты был пунктик. Ее единственный брат погиб во Франции. Она осталась наследницей Линстед-холла, который затем должен был унаследовать Бен. Родители ее были крепко в годах, и она с трагизмом воспринимала мысль, что традиции двух столетий Линстед-холла могут прерваться.

Стоила ли игра свеч, пытался я понять.

Признаться, я не люблю лошадей. Единственное, что их интересует — это пожрать. В ответ на заботу они могут изменить вам, они могут лягнуть вас в голову, сбросить с седла, да еще вывалить под ноги кучу навоза. Словом, я отнюдь не хотел ради них приносить в жертву собственную жизнь, пусть даже в Линстед-холле. Я предпочитал пользоваться мотоциклом.

Мысль о том, что Бен растет, не зная всей прелести игры в бейсбол, несколько огорчала меня, но, черт возьми, как бы Саманта не протестовала, к шестнадцати годам он уже будет знать, как управлять самолетом.

Но, откровенно говоря, что плохого в Англии? Я любил ее, можно сказать, так же, как Америку. Лондон? Всего лишь самый большой город в мире. В Англии появилось на свет большинство исписанных мною страниц, но самой заветной моей мечтой оставалось когда-нибудь написать книгу об Израиле.

Я долго колебался. В свое время я как-то свыкся с мыслью, что у Саманты есть право говорить писателю, где он должен работать. И тут мне позвонила Софи, сестра, и сказала, что мама умерла во сне от сердечного приступа, и все мы кинулись в Норфолк.

Я постарался убедить папу, что ему не стоит оставаться одному в доме. Софи предложила ему перебраться к ней в Балтимор, но чувствовалось, что ей этого не очень хотелось. Должен сказать, что Саманта была хорошей невесткой. Она настаивала, что он должен вместе с нами отправиться в Англию. Построек в Линстед-холле более чем хватало, и у него там может быть свой собственный небольшой коттедж. Папа переживал, что будет кого-то обременять, но в предложении был смысл.

Во время войны он продал пекарню, на она досталась двум жуликам, которые довели ее до полного развала и банкротства. Те небольшие деньги, что папа получил за нее, полностью разошлись. Всю жизнь папа тратил. немалую часть доходов на родственников и на поддержку евреев в Палестине.

Но через какое-то время все наладилось наилучшим образом. Мы перебрались в Англию. И я стал работать над новым романом, который обещал стать лучшей моей книгой. В Линстед-холле обитали прекрасные люди, и для всех папа стал образцовым дедушкой.

В 1947 году Саманта подарила мне дочь. Мне лично хотелось назвать ее в честь матери, но уже дал имя сыну в честь Бена, так что в этот раз не настаивал. Ванесса Кэди. Неплохо.

Когда работа над романом подходила к середине, я заметил, что папа начал становиться религиозным. Это случается с евреями, которые однажды отходят от верований своего народа. На в конце концов у них всех появляется желание ощутить себя снова евреями. И завершить круг.

Когда я предложил ему поехать в Израиль, он не выдержал и расплакался. Никогда раньше я не видел своего отца плачущим, даже после смерти Бека и мамы. Я заверил его, что помощь ему отнюдь не будет обременительна для меня. Мой дядя Хаим жив в Тель-Авиве, и его там примут с распростертыми объятиями.

Дела же в Линстед-холле шли не слишком хорошо. Я, в отличие от Джоя, не чувствовал в себе фермерской жилки. Порой мне даже хотелось, чтобы поместье сгорело дотла, а мы получили бы страховку. О, конечно, я держал эта при себе. Традиции в Англии умирают очень медленно. Бороться с ними я не мог. Поэтому я влезал в долги, чтобы дальше работать над романом. Отправляя отца в Израиль, я действовал отнюдь не из благочестивых побуждений. Всю свою жизнь он отдал другим и вполне заслужил это. Я купил ему билет, купил для него небольшую квартирку и позаботился, чтобы у него был постоянный доход до конца жизни.