Леон Юрис - Суд королевской скамьи

Натан Гольдмарк был готов взорваться. Вот он, момент мести за уничтоженную семью! Наконец-то он сможет оправдать доверие своего правительства. Он задыхался в оргазме победы. Отныне не будет никаких отсрочек. Фашистов должен ждать ад.

Томас Баннистер собрал все силы, чтобы сохранять ледяное спокойствие, которое обеспечило ему карьеру и завоевало репутацию человека-холодильника.

Для того же, кто перенес наибольшие страдания, все происходившее уже не имело значения. Эли Янос стал евнухом и останется им, и, что бы ни случилось, ему уже было все равно.

Они расселись, и помещение погрузилось в темноту. За стеклом была комната с возвышением у дальней стенки. На нем выстроились люди в тюремной форме. Когда их внезапно залило ярким светом, они невольно замигали. Полицейский офицер приказал им повернуться лицом к темной комнате, угадывавшейся за стеклом.

Адам Кельно стоял вторым справа в ряду высоких и маленьких, толстых и худых людей. Эли Янос нагнулся вперед и прищурился. С первого взгляда узнать ему никого не удалось, и он обвел взглядом шеренгу слева направо.

— Не торопитесь, — сказал судья. Молчание нарушало только хриплое дыхание Натана Гольдмарка, и он с огромным усилием удерживал себя от того, чтобы вскочить и ткнуть пальцем в Кельно.

Взгляд Яноса останавливался по очереди на каждом из стоящих за стеклом на возвышении, и в памяти его всплыл тот ужасный день в пятом бараке.

Еще раз обвести глазами строй. Одного, потом другого. Перед ним предстал Адам Кельно, и Янос наклонился вперед. Полицейский приказал участникам опознания повернуться левым боком, потом правым. Затем они прошли по возвышению, и свет потух.

— Ну? — спросил судья Гриффин. Эли Янос с трудом перевел дыхание и покачал головой.

— Я не опознал никого из них.

— Прикажите полицейскому представить нам доктора Адама Кельно, — с внезапно вспыхнувшей надеждой попросил Хайсмит.

— Так не полагается, — заметил судья.

— Эта проклятая история длится уже два года. Человек сидит в тюрьме без всяких оснований. И я хочу получить полную. уверенность в этом.

Вышедший Адам Кельно остановился перед Эли Яносом, и, они уставились друг на друга.

— Доктор Кельно, — сказал Хайсмит, — вы можете говорить с этим человеком по-немецки или по-польски.

— Я хочу обрести свободу, — по-немецки сказал Кельно. — И она в ваших руках, — добавил он по- польски.

— Вам знаком его голос? — спросил Хайсмит.

— Это не тот человек, который кастрировал меня, — ответил Эли Янос.

Адам Кельно перевел дыхание и опустил голову, когда полицейский выводил его.

— Готовы ли вы сделать об этом заявление под присягой? — спросил Хайсмит.

— Конечно, — ответил Янос.

В вежливом письме правительство Его Величества выражало искреннее сожаление за двухлетнее заключение Адама Кельно в Брикстонской тюрьме.

Когда за ним закрылись тюремные ворота, многострадальная и любящая Анджела оказалась в его объятиях. За ее спиной ждали его двоюродный брат Зенон Мысленский с графом Анатолем Черны, Хайсмит и Смидди. Здесь же был и маленький мальчик, который, держась за руку «дяди» Зенона, с интересом смотрел на все происходящее. Потом он протопал вперед своими ножками и несмело сказал:

— Папа...

Адам подхватил на руки ребенка.

— Сын мой, — не мог он удержаться от слез.— Мой сын.

И наконец они двинулись вдоль длинной кирпичной даны, освещенной столь редким для Лондона солнцем.

С заключением было покончено, но, оказавшись вне защиты надежных тюремных стен, Адам Кельно не мог избавиться от ощущения растущего в нем страха. Теперь он оказался предоставлен самому себе, а враги были неутомимы и опасны. Взяв жену и сына, он исчез из Англии. И обосновался в самом отдаленном уголке мира.

7

— Адам! Адам! — закричала Анджела.

Промчавшись по веранде, он распахнул легкую дверь почти одновременно с появлением Абуна, их слуги. Анджела прижимала Стефана к себе, а около кровати свернулась кобра, голова которой мерно покачивалась в смертельно опасном танце.

Движением руки остановив Кельно, Абун вытащил свай паранг. Его босые ноги бесшумно ступали по веревочным циновкам.

С шипящим свистом взметнулось лезвие. Голова змеи отлетела в сторону, а ее обезглавленное тело несколько раз судорожно дернулось.

— Не трогай ее! Не трогай! У нее еще полно яда!

Анджела наконец позволила себе разразиться рыданиями, которые перешли в истерические всхлипывания. Маленький Стефан тоже плакал, прижавшись к матери, а Адам, присев на край постели, старался прийти в себя. С чувством вины он посмотрел на своего сына. Ноги мальчика были усеяны следами от пиявок.