Владимир Головин: Гирр — сын Агу

Над рекой — плотный туман, сквозь который угадывались контур леса и розовое пятно солнца с размытыми краями. На левый берег реки выходили низинные луга, окаймленные синеющими лесами. Кое-где на лугах виднелись колки кустарников. Высокие травы и прибрежные кусты обвисли под грузом росы и неподвижно застыли в полном покое. Со стороны лугов едва уловимо тянуло утренней свежестью и ароматами цветущих трав. Постепенно туман редел, а его остатки уползали в лесную чащу правобережья. Воды реки спокойно скользили, омывая берега и вершины склоненных тальников. От береговой кромки, поросшей осокой, вклинивались в реку заросли камышей и глянцевые блины кувшинок. Среди них выделялись луковицы бутонов. Некоторые бутоны уже приоткрыли зеленые створки навстречу наступающему дню, обнажили ярко-желтую середину, свечами отражаясь в темном зеркале омутов.

Тишину утра нарушали ежеминутные всплески рыб, сухой шелест стрекоз, возня и разноголосица птиц. Из зеленой путаницы камышей неожиданно с громким криком поднялась чем-то напуганная утка. Она описала большой круг над лугами, опустилась на прежнее место, успокоенно крякнула. Вскоре на гладь реки она вывела утят и направилась к другому берегу. Выстроившись цепочкой и проворно работая лапками, утята старались не отстать от матери. Семейство уже благополучно достигло залива, как вдруг крутанулась воронкой и брызнула осколками зеркальная гладь, на миг показалась щучья пасть, и утенок исчез под водой. Выводок с писком кинулся в разные стороны. Мать строго прикрикнула, и пушистые комочки нырнули за ней в спасительную осоку.

У самой воды, среди лопухов борщевика, затаился человек. Его светлые волосы, свисающие на плечи, и бородатое лицо прикрывала осока, султаном увязанная на голове. Человек словно закаменел, только зрачки серых глаз двигались и широкие ноздри слегка вздрагивали. Он внимательно проследил за полетом утки и переправой ее выводка. Что-то заставило ее пуститься в опасное плавание днем по открытому пространству. Человек сначала повел зрачками влево, откуда пришла тревога, обеспокоившая утку, затем в ту же сторону медленно повернул голову и через ноздри втянул в себя воздух. Удовлетворение мелькнуло в его глазах, и губы тронула улыбка. Не зря он рыскал у реки, таился, выслеживал и ждал столько дней и ночей, не смея развести огонь, — в родное племя придет с добычей.

Не разнимая губ, он вскрикнул чибисом. Не качнув листочка, к нему скользнуло гибкое тело женщины.

— Туры, — коротко сообщил мужчина. — Жди здесь.

— Гирр пойдет один? — спросила женщина.

— Да.

— Лань бьет из лука не хуже мужчины, — ее угольно-черные глаза сузились.

— Жди здесь, — повторил мужчина.

— Лань будет ждать.

Гирр снял с плеча лук, вынул из кожаного чехла стрелу, поправил костяной нож у пояса, тяжелую палицу, каменный топор и, низко пригибаясь, двинулся вдоль берега по-звериному легко и быстро. Он еще раз втянул ноздрями воздух, приподняв бороду, и, убедившись, что запах идет на него и присутствия человека звери не учуют, пробежал вперед и чуть в сторону, уступая дорогу стаду. У прогалинки с низкорослой травой спрятался за ветвистым кустом ивняка.

Во главе стада, раздвигая грудью траву и кустарник и пригнув лобастую, косматую голову, шел напролом огромный бык-вожак. Его метровые рога торчали отточенными ножами, из ноздрей со свистом вырывался воздух, под темной лоснящейся кожей перекатывались литые мускулы. Вслед за ним шли старые турицы с телятами и без них. Гирр пропустил передних зверей и выбрал молодую самку с первым теленком, что была к нему всех ближе. Лук послушно согнулся в могучих руках охотника, сухожильная тетива заныла от напряжения. Стрела отодвинулась на всю длину и коснулась наконечником пальцев. Миг… и тетива облегченно вздохнула, стрела глубоко вошла в левый бок турицы. У нее подогнулись ноги, она сунулась мордой в траву, но сразу вскочила, со страшным ревом закрутила головой, брызгая слюной и кровью. Вторая стрела пронзила ей горло.