Стивен Прессфилд - Врата огня

Никакой утвари с собой не бралось. Первые четыре дня вино отпускалось в половинной норме, потом два дня вина не полагалось, а остальные два дня – никакой жидкости вообще, даже воды. В рацион входили только буханки из льняного семени, которые Диэнек считал годными лишь для утепления хлевов, да фиги – ничего горячего. Подобные упражнения лишь отчасти являются подготовкой к ночным атакам; их главная задача – привить навык стремления к цели ориентирования на местности, чувство места в фаланге привычку действовать вслепую, особенно на пересеченной местности. Для лакедемонян это аксиома – войско должно уметь выравнивать линию и перестраиваться одинаково ловко как при хорошей видимости, так и вслепую, поскольку как известно Великому Царю, в пыли и ужасе офисмоса первого боевого столкновения, в результате которого возникает страшная толчея, никто ничего не видит далее пяти футов в любом направлении и не слышит в общем шуме даже собственного крика.

Среди других эллинов бытует заблуждение – и спартанцы специально культивируют его среди них,– что характер лакедемонской военной подготовки крайне жесток и сух. Ничто не может быть дальше от истины. Никогда в других обстоятельствах я не испытывал ничего подобного тому неослабевающему веселью, какое царило во время этих полевых маневров. Иначе они стали бы смертельно изнурительными. Шутки слышны с того момента, когда протрубит сарпинкс на побудку, и до последнего изнеможительного часа, когда воины заворачиваются в свои плащи и ложатся спать. И даже тогда еще несколько минут из раз­ных углов, как удары молота, доносятся неудержимые при­глушенные смешки.

Это тот особенный солдатский юмор, что происходит из перенесенных вместе лишений. Он непонятен для тех, кто не был в том месте и не испытал таких трудностей. « Чем отличается спартанский царь от рядового воина?» – подыгрывает один спартанец другому, ложась спать в от­крытом поле под проливным дождем. Его товарищ на момент театрально задумывается. «Царь спит в дерьме вон там,– отвечает он,– а мы спим в дерьме здесь».

Чем хуже условия, тем сильнее надрывают живот шут­ки – или, по крайней мере, так кажется. Я видел, как по­чтенные благородные мужи лет пятидесяти и старше с гу­стой сединой в бороде и величественным, как у 3евса, выражением лица бессильно падали на четвереньки, опро­кидывались на спину и непроизвольно мочились от сме­ха. Однажды, придя по поручению, я видел, как сам Лео­нид больше минуты не мог встать на ноги, скорчившись от чьей-то непереводимой остроты. Каждый раз, когда он пытался встать, один из его товарищей по шатру, седой военачальник, заканчивающий шестой десяток, друг дет­ства, звавший царя по прозвищу, данному еще в агоге, пы­тал его новой вариацией той же шутки, отчего тот снова в конвульсиях падал на колени.

Этот и другие схожие случаи вызывали к Леониду все­общую любовь – не только полноправных спартиатов, но и просто благородных мужей – периэков . Они видели, что их почти шестидесятилетний царь претерпевает все те же лишения, что и они сами. И знали, что, когда настанет бит­ва, он не займет безопасное место в тылу, а окажется в пер­вой шеренге, в самом горячем и рискованном месте на поле боя.

Цель восьминочника – довести воинов отряда до такого состояния, когда они уже не могут шутить. Говорят, если шутки прекращаются, это значит, что урок усвоен и каждый человек и вся мора совершили тот прирост в цене, которым расплачиваются при последнем суровом испытании. Трудность учения предназначается не столько для укрепления спины, сколько для закалки духа. Спартанцы говорят, что любое войско может победить, пока стоит на ногах; настоящее испытание начинается, когда все силы иссякли и воины должны выковать победу из одной своей воли.

Наступил седьмой день, и войско достигло той степени изнеможения и раздражительности, которую и должен вызывать восьминочник. День шел к вечеру, все еле поднимались после явно недостаточного сна, иссушенные, грязные, смердящие, в предвкушении последней ночи учений. Все изголодались и устали, иссохлись от жажды. Вокруг одной и той же шутки было обвито сто вариаций, и каждо­м хотелось настоящей войны, чтобы можно было наконец не вздремнуть на полчаса, а по-настоящему поспать и набить брюхо горячей жратвой. Спартанцы, ворча и жалуясь, расчесывали свои спутанные патлы, в то время как оруженосцы и илоты, такие же уставшие и измученные жаждой, как господа, протягивали им последнюю фиговую лепешку без вина и воды и готовили их к вечернему жертвоприношению, а их составленное штабелем оружие и паноплия ждали в безупречном порядке начала ночной работы.