— Нет, нет, нет! — отвечал блаженный. — От тебя ничего не хочу!.. От Дружинки возьму, этот наш! Этот праведник! Вона он, — юродивый указал на большой дом, из ворот которого в это время вышел Морозов. — Только голова у него непоклонная! У, какая непоклонная! А скоро, поклонится, скоро поклонится, да уж и не подымется! — Вася пошел в сторону Морозова, затянув опять свой псалом.
Опричники почтительно освободили дорогу, расступились перед блаженным.
— Князь, — окликнул Серебряного Морозов, — здравствуй, князь!
Радость осветила лицо Серебряного. Он поехал навстречу Морозову.
— Здравствуй, боярин, Дружина Андреевич!
— Признал? А то многие меня теперь и признавать перестали, — сказал Морозов, широко отворяя ворота. — Прошу пожаловать в дом.
Слуги боярина, радушно кланяясь, встречали гостей. Юродивый скрылся в глубине сада, продолжая петь псалом, а хозяин повел гостя по дорожке среди тенистых лип.
— А блаженный-то наш, Василий, подлинно божий человек, — сказал Морозов. — Не тебя одного он по имени угадал. Он всякого словно насквозь видит. Его и царь боится!.. Побольше бы таких святых людей, так и не померк бы огонь духовный!..
Они вошли в дом. Морозов усадил князя на дубовую лавку.
— А ведь помню я тебя, Никитушка, когда ты еще босиком бегал!.. Эй, кто там! — крикнул он. Выглянула сенная девка. — Скажи жене, что у нас гость дорогой, князь Никита Романыч-Серебряный, чтоб сошла попотчевать. — Морозов тоже присел. — Спасибо, Никитушка, что зашел, не обидел старика опального! — Он указал на свои длинные волосы.
— Вижу, боярин, и глазам своим не верю! Ты — и под опалою!
Морозов вздохнул.
В своей светелке Елена бросилась к Паше, своей сенной девушке. Потом скинула кокошник, запястья, голубой летник. Замоталась, запуталась в рубахе.
— Пашенька, Пашенька, дай самое что ни есть лучшее! — попросила Елена. — И зеркало подай!
— Да что с тобой, боярыня! — захохотала та. — Отчего ты вдруг так мельтешишься?
— Не вдруг, Пашенька, не вдруг!
— А-а, боярыня, кажись, я угадала! — лукаво посмотрела девушка, — Я хоть и краешком глаза, а разглядела его.
— Кого?
— Да гостя нашего. Как его?… Князя Серебряного. Вот уж и впрямь серебряный, а может и золотой! Уж так пригож, так пригож! Я перед таким ни в жисть бы не устояла!
— Замолчи! — ревниво оборвала ее Елена, распустила волосы. — Лучше заплети мне косу.
— Что ты, боярыня!
— Заплети, Пашенька!
— Боже сохрани! Заплести тебе косу по-девичьи! Грех какой! Я этого на душу не возьму! Нет, боярыня, тебе теперь всю жисть кокошник носить! — тараторила девка, подавая кокошник с жемчужными наклонами.
Князь Серебряный и боярин Морозов говорили о своем.
Лицо Морозова было мрачно.
— Ох, и трудное настало время, Никита Романович. Прогневали мы, видно, Бога! — вздохнул боярин. — Начал вдруг наш государь Иван Васильевич всех подозревать. Начал толковать про измены, про заговоры… А той зимой созвал он земский собор — бояр, духовенство. Стукнул посохом и объявил: Я царь и государь всея Руси по Божьему велению, а не по мятежному человеческому хотению. Царь-де может делать все, что захочет, и чтобы ни от митрополита, ни от властей не было ему впредь никакой докуки. И для того, мол, завожу себе опасную стражу, опричных людей любого звания, хоть бы и самого низкого. Будут они опорой моей власти… Беру их на свой особый обиход, даю им землю и жалованье. С того дня и пошло! Набрал он опричную братию, а сам принял звание игумена. И стал защищать свое самодержавство. Бить направо и налево… По одному только слову ложного доноса отправляют невинного человека в застенок, к Малюте, на страшные пытки… А потом, одна за другой казни. И кого же казнят?… Лучших людей! Что день'.- то кровь. Боль выразилась на лице Серебряного.
— Боярин! — встал он с места. — Если бы мне кто другой сказал это, я назвал бы его клеветником!
— Никита Романыч, стар я клеветать, и на кого? На царя нашего?
— Прости, боярин. Может, в этом не царь виноват, а; наушники его? Может, обошли царя?
— Ох, князь! — Морозов впервые улыбнулся. — Видать, сатана нашептывает… Выпросил у Бога светлую Россию, сатана, да и омывает кровью мученической.
Серебряный перекрестился.
— Что ты, боярин? Разве царь не от Бога?
— Вестимо, от Бога. — Морозов тяжко вздохнул. — Временами государь наш как будто приходит в себя. И кается, и молится, и плачет, приказывает панихиды по убитым… Потом напоит свою братию, начнет плясать. В другой раз велел изрубить слона.
Читать дальше