З. Фазин - За великое дело любви

Признание Паисия ошеломляет Яшу. Что с иеромонахом? У него двойное дно в душе, оказывается. Но Яше еще предстоит вперед узнать о Паисии немало странного.

— Сейчас ко мне пойдем, — говорит он. — Но сперва по пути в наше книгохранилище заглянем на короткое время. Ты ведь книги любишь.

Они входят в кирпичное здание и через несколько минут оказываются в монастырской библиотеке. Сводчатый потолок низко нависает над полками, свету из окошек падает мало, и ни одной души не видать, кроме сидящего в дальнем углу престарелого монаха в черной скуфейке.

У Яши прямо-таки дух захватило — сколько книг! Переплеты порыжелые, как та Библия, с которой Паисий является к нему в камеру. Пахнет пылью и мышами, но Яшу эти запахи не отпугивают — вот где хотелось бы ему сидеть хоть целые дни. Рыться среди этих рыжих от времени книг, лазить по полкам, выискивать что-нибудь особое, открывающее глаза на жизнь и человеческое прошлое — вот было бы счастье! И у Яши рождается мысль:

«А что? Уж ежели присужден человек к неволе, то отчего бы не водить его сюда книги читать? Хотя бы на два-три часа?»

Подойти к полкам Паисий не разрешает, и стоит Яша у двери, пока иеромонах переговаривается о чем-то с хранителем этого книжного мира.

— Благодарствую, отец, — говорит Паисий, кончив разговор. Берет с полки какую-то книгу и уводит Яшу в коридор.

В келье Паисия — она на втором этаже монашеского корпуса — все скромно, но чисто. В углу киот, мерцающим светом поблескивают иконы. Паисий зажигает лампу, и, пока он хозяйствует у шкафчика, что-то достает оттуда, Яша заглядывает в книгу, которую тот положил на стол. Это «Деяния апостольские», переплет тоже рыжий.

— Любопытен ты, вижу, ко всему, — слышит Яша голос Паисия и захлопывает книгу. — Душеполезное качество, должен признать. В тебе, может, великий знаток истории пропадает!..

Он достает из шкафчика две белые булочки, яблок несколько и пузатую бутылку с чем-то красным, и все это ставит на стол. Яша таких красивых краснобоких яблок в жизни не видал и, конечно, не прочь отведать, если угостят.

Но что в бутылке?

Вот на столе очутились и две чашки. И со словами: «Перекусим маненько» — Паисий наполняет красной жидкостью обе чашки.

— Пей, арестант. Вино собственного приготовления, наше, церковное.

Чашка вместительная, но иеромонах выпивает ее единым духом и наливает себе еще. Яша, уже не зная, чему поражаться, тянет свое вино маленькими глотками.

— Хорош напиток, — говорит Паисий. — Дуй, дуй! А я пока тебе кое-что почитаю, малец. Но не «Деяния апостольские», как тебе, наверно, думается, а кое-что другое.

Из потайного места под кроватью Паисий извлекает небольшую тетрадь и усаживается читать ее Яше. На обложке рукой Паисия выведено старославянской вязью: «От наготы до обильных одежд». Это сочинение самого Паисия, и, прежде чем взяться за чтение столь необыкновенной для монаха рукописи, он говорит Яше:

— Присядь, сынок, поближе, я рад с тобой по-душевному потолковать. — А затем он признается Яше в самом сокровенном: — Ведь давно без человеческого тепла живу!..

Яша, конечно, готов послушать, коли по-душевному. От вина его в пот ударило, оно крепкое, на спирту, и совсем не церковное. Но голова пока ясно работает, и неотступный вопрос стоит перед Яшей: что же это такое? Как понять? Подземная тюрьма, где гноили людей, и богатое старинное книгохранилище. Обитель, где люди сами обрекали себя на жизнь без человеческого тепла, и сочинение про то, как постепенно шло развитие человечества от первобытной наготы к великолепию обильных одежд.

Монастырь-крепость, защита от иноземных нашествий, и он же место угнетения тела и духа людей.

Как же это все вместе связать?

«Общий грех мира сего?» «Теперь понятно, — думает Яша, — это он и про себя, значит».

В келье хорошо натоплено, тепло, в теле и в голове Яши тоже тепло, и скоро его начинает одолевать дремота; и до него уже не доходит, какие одежды носили в Древнем Риме, а какие — в средние века, как одевались женщины в Испании и во времена Киевской Руси…

Паисий слышит легкое мерное сопение и прерывает чтение. Свесив голову набок, Яша спит. Не будя его, иеромонах долго ходит в глубоком раздумье взад и вперед по келье. Иногда останавливается и с грустью смотрит на Яшу. В какую-то минуту Яша вскинулся, очумело повел мутными глазами вокруг, ничего не понял и снова уснул.

— Эх! — произносит с сожалением Паисий. — При другой жизни был бы у меня такой сыночек… Была бы и семья, и были бы утехи, самые простые, как у всех людей. А теперь что говорить — занесло не на тот путь, да уж нечего делать, расстригой стать поздно…