Исай Калашников - Гонители

Правда, бескормица нанесла урон всем. Это сулило ему надежду тихо переждать лихое время. Но надежда была слабой, и он не давал ей завладеть своим сердцем. Если бы не ушли шесть куреней!.. И выбрали же время, проклятые предатели!

Он был в курене Хулдара, когда нежданно-негаданно от Нилха-Сангуна прибыл посланец. Еще более нежданной была весть, которую он привез:

Нилха-Сангун, опечаленный тяготами своего народа, страшась многочисленных врагов, уповая на всегдашнюю приязнь хана Тэмуджина к кэрэитам, желая упрочить, сделать вечной дружбу двух улусов, хочет видеть своим зятем Джучи, а женой своего сына — Ходжин-беки. Все готово к сговорному пиру.

Еда и питье, богатые дары ждут хана Тэмуджина, его сына и дочь.

Нилха-Сангун глубоко раскаивается в необдуманном отказе брату своему Тэмуджину. Из-за болезни отца, которого он любит больше своей жизни, на него нашло затмение ума… Нилха-Сангун будет ждать его пять дней. Если за эти пять дней хан Тэмуджин не приедет к нему, горе его будет беспредельно.

Затейливую речь посланца Тэмуджин велел повторить трижды. Вслушивался в каждое слово, пытался обнаружить за ними скрытый смысл. Все было как следует, ничего затаенного, если не считать одного: посланец ничего не сказал о пригретых предателях. Но, может быть, и неуместно было впутывать их сюда, может быть, это и к лучшему… Только бы справить свадьбу, укрепить немного свой улус, а уж он найдет способ достать их из-за спины Нилха-Сангуна… Но почему так торопится Нилха-Сангун? Пять дней… Он ему даже одуматься не дает. Что кроется за этим? Если кэрэитам снова угрожают найманы, тогда все понятно. Нилха-Сангун перепугался и готов породниться даже с мангусом, только бы не остаться одному перед грозными найманами.

Но и это сомнение не стало последним. Почему посланец прибыл от Нилха-Сангуна, а не от его отца? Или он уже не хан? Или Нилха-Сангун ни во что его не ставит?

Надо было возвратиться в курень, собрать ближних людей, все обдумать, но времени у него не было. Посланцу сказал:

— Пусть Нилха-Сангун ждет. Я буду у него вовремя.

За Джучи и Ходжин-беки он отправил Субэдэй-багатура. Сам взял у Хулдара сотню воинов, подобрал им коней посправнее и отправился к нутугам кэрэитов. Последним в его владениях был курень Мунлика, отца Теб-тэнгри.

Тут, к своей радости, он застал мать, гостившую у Мунлика, и непоседливого шамана. Сюда же прискакал Субэдэй-багатур с Джучи и Ходжин-беки.

И мать, и Мунлика больше его самого насторожила внезапная сговорчивость Нилха-Сангуна.

Вчетвером — он, мать, Мунлик и Теб-тэнгри — сидели в богатой, убранной шелками юрте хозяина. Мунлик в темном халате, расшитом по вороту серебряными нитями, накручивал на палец узкую бороду, тянул неопределенно:

— Да-а… Да-а…

— Не езди туда, сын, не надо, — попросила мать, положила на его руку свою, сжала пальцы, будто так хотела удержать сына возле себя.

Ласковое прикосновение ее руки пробудило в Тэмуджине воспоминания о тяжелом времени, о тревогах, пережитых матерью. Она и сейчас боится за него, как в давние годы. Улыбнулся по-доброму, чуть жалея ее, спросил:

— Почему я не должен ехать, мама? Улусу нужен покой…

— Нечистое это дело, сынок. Чует мое сердце — нечистое. Нилха-Сангун твой давнишний завистник. А все беды на земле — от зависти.

— Эх, мама, уж сейчас-то мне никто не позавидует.

— Да-а… Вот это и непонятно, — сказал Мунлик. — Ты был в силе Нилха-Сангун отказал. Твой улус ослаблен — зовет. Правду говоришь, Оэлун-хатун, не все тут чисто. — Покосился на Теб-тэнгри. — Вот и сын много дней проводит в моем курене. А он всегда там, где что-то затевается.

Шаман держал чашку на вытянутых пальцах, пил кумыс, весь отдаваясь этому занятию: наберет в рот, побуркает, гоняя напиток между зубами, проглотит и прикроет глаза, будто прислушиваясь, как животворная влага катится по горлу. Тэмуджин хорошо знал повадки шамана. Если он что-то проведал, будет сидеть и

выжидать, когда все выговорятся и договорятся, потом несколькими словами разрушит намеченное.

— Почему молчишь, Теб-тэнгри? — нетерпеливо спросил Тэмуджин. — Ты начал вязать этот узелок, тебе его и распутывать.

С закрытыми глазами шаман проводил в желудок еще глоток кумыса, поставил чашку, ногтем постучал по кромке. Тихий, чистый звон долго не угасал, и все невольно слушали его. По знаку шамана баурчи добавил в чашку кумыса. Снова ноготь стукнул по кромке. Теперь звук получился глухим и коротким.