Исай Калашников: Гонители

Оставались задиристые меркиты. Они было выступили, но, узнав, что найманы

возвратились, отложили поход, решили, видимо, лучше подготовиться.

Самое бы время хори-туматам пошевелить Тохто-беки. Но Чиледу не оправдал надежд Тэмуджина. Прожил у своих соплеменников осень и зиму, возвратился по весеннему теплу ни с чем. Мало того, что не исполнил его повеления, он еще начал рассуждать о том, как нехорошо и недостойно натравливать людей друг на друга.

Услышав это, Тэмуджин даже на месте не усидел.

— Учить меня вздумал?!

— Не учить… Но я много старше тебя, хан Тэмуджин, мои глаза видели больше. Не становись таким, как все другие нойоны.

— Так, так… Я было подумал, ты не смог выполнить мое повеление, а ты, смотрю, не захотел. В первом случае ты мог надеяться на снисхождение, но сейчас… Я извлек тебя из ямы, в яме же издохнешь. Доберусь и до твоих хори-туматов!..

Очень удивился этому решению сотник Чиледу. Судорога пробежала по худому лицу, мукой налились глаза. Думал: упадет на колени, запросит пощады, — но он пробормотал невнятное и непонятное:

— Ты сын Есугея… Я ошибался… — Сгорбился и, подталкиваемый нукерами, вышел из юрты.

А потом случилось непостижимое. Чиледу бежал из ямы, прихватив своего подростка-сына, и скрылся неизвестно куда. Для них кто-то приготовил коней, оружие, кто-то связал караульного. Тэмуджина разгневал не столько побег, сколько этот неизвестный помощник.

В юрту приволокли караульного. Он трясся от страха и твердил одно:

«Не видел. Не знаю». Вне себя от злости, приказал отрубить ему голову. Но неожиданно вмешалась мать. Она подошла к нему, строго сказала:

— Не казни парня. Он не виноват. Я знаю настоящего виновника.

— Кто он?

— Это я скажу тебе одному.

Он велел всем выйти из юрты.

— Из ямы Чиледу освободила я.

Не поверил. Усмехнулся, не разжимая губ.

— Ты скрутила руки воину?

— Я просто приказала выпустить… Руки связали уж потом, для отвода глаз.

— Почему ты это сделала, мать? Зачем вмешиваешься в мои дела?

— Ты был с ним несправедлив. Тебе тяжело, сын, я знаю. Но не ожесточай своего сердца. Жестокость всегда оборачивается против того, от кого исходит. Что дашь людям, то от них и получишь.

Взгляд матери был строг и требователен. Давно уже она не говорила с ним так.

Разговор оставил на его душе смутное беспокойство. Много раз он ловил себя на том, что меряет свои поступки глазами матери, и это сердило его.

Человек не вольный в своих поступках — раб. А разум раба сонлив и немощен.

Тэмуджин нутром чуял: затишью больше не быть. Снова над степью ходят тучи. Они не рассеются, не оросив травы кровавым дождем.

В эту тревожную пору в кочевье Тэмуджина неожиданно пришел Ван-хан с сыном и четырьмя нойонами. На старого хана и его спутников страшно было смотреть. Одежда износилась в прах, висела клочьями, истрепанные гутулы обвязаны ремнями.

— Ты ли это, хан-отец?

На худой, морщинистой шее Ван-хана часто билась синяя жилка, глубоко запавшие глаза заблестели. Но он справился с собой, пригладил седые всклокоченные волосы.

— Я пришел к тебе обессиленным, имея только то, что на мне. Скажи сразу, поможешь ли мне, или я должен уйти отсюда ни с чем, как уходил от других владетелей? — Горечь и ожесточение звучали в его голосе.

— Излишне об этом спрашивать, хан-отец! Разве не столь же ничтожным я представал перед тобой? Ты принял меня и возвысил. Видит небо, я сделаю то же самое!

Ван-хан успокоенно кивнул головой, с презрением глянул на своих нойонов.

— Иного я не ждал от тебя, сын мой Тэмуджин. И все же… Многое пришлось пережить и понять за это время. Все мои надежды были растоптаны… Сын Нилха-Сангун, запомни этот день. Когда бог призовет меня и займешь мое место в улусе, не забывай, что сделал для нас хан Тэмуджин.

— Отец, улус сначала надо отбить у Эрхе-Хара…

— Отобьем, Нилха-Сангун, — сказал Тэмуджин. — Но не сразу. Нам сейчас нельзя идти на Эрхе-Хара.

— Почему? — насторожился Ван-хан. — Найманы ушли.

— Но есть еще и меркиты. Едва мы ввяжемся в войну с твоим братом, они будут здесь. Разграбят все мои курени. Я думаю, не нужно ждать, когда они придут. Надо ударить на них.

Нилха-Сангун заерзал на месте.

— Ты возьмешь нас в поход и дашь под начало отца сотню воинов…

— Тангуты были щедрее, они давали хану три сотни, — пробормотал Арин-тайчжи.

Тэмуджин понял, что они его подозревают в неуважении к Ван-хану, в хитроумии. Рассердился:

— Резвость языка не всегда говорит о резвости ума. Я бы в войске хана-отца стал сражаться даже простым воином. Но я не сделаю хана-отца сотником. В моем улусе ваш Джагамбу со своими людьми. Возьми их, хан-отец, под свою руку. Дальше. Из десяти лошадей одну, из десяти волов одного, из десяти овец одну — такой хувчур [4]я налагаю на свой улус. И все это даю тебе, хан-отец. Ты можешь идти со мной на меркитов, но можешь и не ходить.