Повернулся к Ван-хану:
— Позволь, хан-отец, без награды не оставить отважных.
— Делай, сын, как тебе лучше.
Ван-хан, видимо, не хуже, чем он, чувствовал, что означает молчание воинов, — хороший старик все-таки. Тэмуджин привстал на стременах, и голос зазвенел с веселой силой:
— Воины и нойоны, хан-отец не принимает всю добычу. Он великодушно уступает часть добытого вам. Пусть каждый возьмет то, что может увезти на своем верховом коне. Вы заслужили большего, и я буду помнить об этом. Я поведу вас в другие походы, и вы получите вдвое больше того, что отдали сегодня.
Воинский строй рассыпался, люди устремились к повозкам с захваченным добром.
Все получилось не так уж плохо, и Тэмуджин был доволен.
— Ну что, хан-отец, сразу двинемся на твоего черного [5]братца, или дадим отдохнуть и людям, и коням?
Мелкие морщинки собрались на рябом лбу Ван-хана. Тэмуджин догадывался, что у него сейчас на душе. Эрхе-Хара готовится к битве. Если они его разом не одолеют, война станет затяжной, а это опасно: очухаются меркиты или соберутся с духом тайчиуты… Придется отступить, а их отступление укрепит Эрхе-Хара. И сам Тэмуджин немало думал об этом…
— Нам медлить нечего! — сказал Нилха-Сангун, непочтительно опережая отца. — Я не увижу покоя, пока не вышвырнем Эрхе-Хара из наших кочевий!
— Экий ты торопливый, — с досадой упрекнул его Ван-хан. — Не подтянув подпруги, кто вдевает ногу в стремя?
— Хан-отец, я, как и твой сын, думаю: на Эрхе-Хара надо идти сейчас.
— Почему, сын мой Тэмуджин?
— Мы побили Тохто-беки. Весть об этом сейчас летит по степи. Страх вселяется в наших врагов. Этот страх — наш лучший воин. Сам учил меня когда-то, хан-отец…
— Ты слишком высоко ставишь набег на меркитов, Тэмуджин.
— Хан-отец, все стоит на своем месте. Я знаю людей. Беда, которая идет, всегда кажется больше той, что прошла. Пошли в свои кочевья людей, пусть они шепотом устрашат нойонов и воинов.
— Ты молод, дерзок, но не безрассуден — пусть же будет по-твоему.
От обозов с добычей доносились крики, ругань. Воины метались, хватая что подвернется под руку. Один приторочил к седлу двух живых овец, второй — целую связку железных котлов, третий — молодую женщину, четвертый юртовый войлок. Мимо ехал Даритай-отчигин. Он нагрузил своего коня так, что из-за узлов еле видна была его маленькая голова.
— Дядя, — окликнул его Тэмуджин, — ты почему так мало взял?
Даритай-отчигин повернул к нему потное озлобленное лицо.
— Постыдился бы, племянник мой хан Тэмуджин… Уравнял нас с безродными воинами…
Рыжий, белоногий красавец конь закусывал удила, круто выгибал шею.
Эрхе-Хара левой рукой натягивал поводья, правой, стиснутой в кулак, потрясал над головой.
— У-у, чесоточные овцы!..
Нойоны стояли у входа в ханскую юрту, безучастно слушали его ругань.
Поодаль толпились пешие нукеры с луками в руках. Неподвижно висели четыре белых туга на высоких древках. И эти четыре туга, и эта большая юрта, и эти нойоны с нукерами были его. У-у, проклятые нойоны… Легко и покорно склонились перед ним, когда шел сюда с найманами. А сейчас так же легко готовы склониться перед своим прежним повелителем Тогорилом-братоубийцей.
Истребить надо было всех до единого! Стоят, как каменные истуканы, уверенные в своей неуязвимости. Рука потянулась к сабле, но, глянув на нукеров, он понял, что не успеет зарубить ни одного из этих трижды предателей. Закидают стрелами… Отпустил поводья. Конь вынес его из куреня в открытую степь. За ним скакали человек десять — пятнадцать его товарищей. С ними он был в изгнании, с ними пришел сюда, с ними уходит.
То ли ветер, то ли пыль бьет по глазам. Расплывается родная земля, затуманиваются вершины сопок. Великий боже, где ты? Где твоя правда и справедливость? Почему не сгинул, не издох в песках пустынь, не утонул в реках, не пал от рук разбойных людей братоубийца хан?
Страна найманов, его вторая родина, встретила Эрхе-Хара унынием и печалью народа: тяжело болел великий правитель, мудрый человек Инанча-хан.
Что будет со страной, если он умрет? Кто сможет заменить его?
В ханской ставке было тихо. У голубого островерхого шатра в скорбном молчании толпились люди. Эрхе-Хара пропустили в шатер. Инанча-хан лежал на толстых шелковых одеялах. Его лицо безобразно распухло, почернело, глаза заплыли, из круглого рта с хрипом вырывалось дыхание, колебля редкие седые усы. Возле хана с правой стороны на коленях стояли два его сына, Таян-хан и Буюрук, и юная наложница тангутка Гурбесу, с левой стороны сутулился длиннорукий, уродливо-нескладный Коксу-Сабрак, о чем-то шептались сын Таян-хана Кучулук, хмурый подросток, и главноначальствующий над писцами, хранитель золотой ханской печати молодой уйгур Татунг-а.
Читать дальше