Владимир Карпов - Судьба разведчика

— Шампанское, виски?

— Лучше виски, у меня сейчас такое состояние, хочется чего-нибудь покрепче.

А у Василия был подготовлен хрустальный фужер для шампанского, но он не растерялся:

— О пожалуйста, у меня есть замечательное шотландское виски «Чивас регал». — Ромашкин налил виски в фужер и весело добавил: — Если в таком возбужденном состоянии, рюмочка вам не поможет. — И опять-таки, чтобы окончательно избавить Зайцева от малейшего подозрения, добавил: — Я от вас не отстану, — и налил себе в такой же бокал из той же бутылки.

Зайцев выпил одним махом. Стал накладывать в тарелку закуски. Но скоро почувствовал что-то неладное, движения его становились вялыми, сознание туманилось. Он пытался что-то сказать, но с невнятным мычанием стал крениться и упал бы, если бы не поддержал его Ромашкин.

Положив Зайцева на пол, Василий тут же выглянул на улицу и помахал Михаилу. Вдвоем они перенесли Зайцева на диван. Посмотрев друг другу в глаза, почему-то негромко, несмотря на то, что их никто не может услышать, прошептали:

— Ну, лед тронулся!

— Полдела сделано!

Поскольку времени до отплытия «Анадыря» было еще много, Миша предложил:

— Давай Вася, и мы по стопочке тяпнем за неплохое начало. Только ты фужеры не перепутай, а то свалишься, я вас обоих до «Анадыря» не доволоку.

Темнело. Миша подогнал машину к крыльцу. Когда на улице не было ни души, вынесли тяжеленного Зайцева и посадили на заднее сиденье. Ромашкин сел с ним рядом, Чернов — за руль и спокойно, не нарушая правил движения, не превышая скорости, повел машину в порт. Подъехали к самому трапу «Анадыря».

Недалеко от трапа прохаживался турецкий полицейский. Надо было его как-то нейтрализовать. Василий остался в машине и наблюдал любопытную немую сценку: Чернов подошел к полицейскому, тот отдал ему честь, Михаил, не говоря ни слова, достал из кармана десятидолларовую купюру и подал ее полицейскому. Страж порядка (оказался понятливый) быстро взял деньги, вскинул руку к козырьку и пошел, не оглядываясь, в сторону трапа. Василий и Михаил подхватили Зайцева под руки и поволокли вверх по трапу. У борта ждал капитан, он коротко бросил вахтенному: «Пропустить».

Ромашкин весело сказал матросу:

— Перебрал на прощание товарищ!

— Бывает, — так же весело ответил матрос. В каюте Василий сказал:

— Миша, я тебя провожать не пойду, его нельзя оставлять без присмотра ни на минуту.

— Не беспокойся, проснется только в Одессе. Ну, будь здоров! Приеду в отпуск, увидимся. Передай мой привет Зое Афанасьевне.

Зайцев крепко спал всю ночь, это избавило Ромашкина от неприятных разговоров с ним.

…В Одессе все было гораздо проще. Встретили двое в гражданском. Василий не знал, были они из КГБ или из ГРУ. Дали Зайцеву понюхать нашатыря. Он проснулся и некоторое время ничего не мог понять. Потом своим ходом, с помощью сопровождающих, но все еще нетвердой походкой спустился по трапу и сел в поджидавшую «Волгу».

Прилетев в Москву, Ромашкин позвонил прямо из аэропорта по телефону, который когда-то дал ему еще Кузнецов. Услыхав голос Захарова, доложил:

— Ухажер вернулся, ваше поручение выполнено.

— Я в курсе. Молодец, сработал чисто. Пока объявляю тебе благодарность, продолжение будет.

Но радость возвращения омрачило печальное известие, которое ожидало Василия дома. Зоя Афанасьевна, всплеснув руками, запричитала громче обычного:

— Ну где же вы пропадаете? Такая беда! А вас нигде найти невозможно, я уже и на работу звонила. Говорят: в командировке. Что за командировка такая, из которой нельзя отозвать человека?! Я настаивала, но они уверяли — невозможно.

— Что случилось, Зоя Афанасьевна?

— Случилось самое ужасное — умерла ваша мама. Пришло три телеграммы, вас ждут на похороны, а вы где-то разъезжаете. Вам нужно вылетать немедленно, может быть, успеете, хотя прошло уже три дня. От вас ответа не было, наверное, похоронили.

Василий сразу взял такси и помчался в аэропорт. Но в этот же день рейса в Оренбург не было. Вылетел на следующий день. Он все еще не мог опомниться от тяжкой новости. Мама вроде бы не болела, не старая, умерла очень неожиданно. Но сколько она пережила! Из-за меня, моих бедствий: в тюрьме, в лагерях, в штрафной роте. Каждый день ждала похоронку всю войну. И дождалась — одну — о гибели отца.

Как она жила одна после войны, Василий почти не знал. Отправлял деньги, писал письма, несколько раз приезжал в отпуск. А все остальное время она жила очень одиноко. И вот теперь ее нет.