Адам Фоулдз - Ускоряющийся лабиринт

— В чем дело?

— Я должен с вами поговорить!

— Должны? Прямо сейчас?

— Да.

— Тогда отпустите меня.

— Вы ведь меня не выгоните? — повторила женщина.

— Нет, не выгоним, — чуть ли не прокричал Мэтью, стряхивая ее руку с запястья. — Пойдемте ко мне в кабинет. Мне нужно… мне бы хотелось… Да пойдемте уже в конце концов — и он вытер лоб тыльной стороной ладони.

Джон шел вслед за доктором и разглядывал его шею. Вот она вырастает, хрупкая и тонкая, из жесткого воротничка. А посреди борозда. Искорки светлых волос. А какая в ней сила, какая стойкость.

Мэтью Аллен отпер дверь и провел Джона в скрытый от чужих глаз красный полумрак, где царили бумаги и книги. Под пристальным взглядом Джона доктор раздвинул шторы и тяжело опустился в кресло.

— Итак, в чем дело?

Доктор потер лоб кончиками пальцев, проверил, остался ли на них пот, и вытер руку о штаны.

— Меня привела сюда воля к свободе, — начал Джон, выпрямляясь в полный рост и выходя на середину ковра. — Я должен… вы должны… вы должны снова разрешить мне выходить за пределы этого места.

— Джон, вы понимаете…

— Для вас — лорд Рэдсток.

— Что, простите?

Джон заметил, что доктор записывает его ответ с утомленным и беспомощным видом, и понял, что надо брать быка за рога.

— Вот, стало быть, где мы теперь, — бормотал доктор. — Вот где мы теперь.

— И где же мы? Я тут. И я тут задыхаюсь. Мне нужна свобода. Я требую свободы.

— Не кричите. Нет нужды.

— Есть нужда! Вот глядите. Я собирался ничего вам об этом не рассказывать, но коли так, то я скажу. Пока вы тут, как бес в бутылке, никуда носа не кажете, у вас такие дела творятся! Женщин насилуют…

— Я же сказал, нет нужды кричать, — Мэтью резко вскочил с кресла. — Здесь… — Он закашлялся и не мог остановиться. Джон с нетерпением ждал, но приступ и не думал заканчиваться. Под глазами у доктора набухли мешки, побагровевшие губы окропила слюна. Он поднял руку, показывая, что кашель скоро пройдет. Наконец, после нескольких взрывов кашля, доктору стало лучше. Он застонал и осторожно вдохнул.

— Да вы больны.

Аллен засмеялся.

— Боюсь, вы правы. — Ему показалось, что его голос еле звучит. Как будто уши заложило.

— И устали.

— О да. И устал.

— Ну, так отдохните. Прилягте на кушетку.

— Да-да. Пожалуй.

Мэтью согласился. А почему бы и нет? Все к нему пристают, требуют, чтобы он принимал решения. Пусть сами решают. Пока он с кряхтением опускался на подушки, его неожиданный посетитель стоял над ним. Сняв покрывало со спинки кушетки, Джон прикрыл им доктора. Мэтью Аллен, глядя в спокойное толстое лицо сломленного поэта, пока тот подтыкал сбоку одеяло, уютно укутывая своего подопечного, вспомнил, что бедняга — тоже отец, как и он. Должно быть, когда его дети болели, он ухаживал за ними с той же немного отвлеченной, дельной заботой во взоре. Доктор на миг почувствовал себя беспомощным и чуть не расплакался. Короткие немытые руки Джона довершили начатое, и он вновь распрямился.

— Благодарю, — сказал Аллен. Он лежал, измученный, не справляясь со своей собственной жизнью, погребенный под нею, и у него не было сил продолжать. — Благодарю вас.

— А теперь вернемся к вопросу о моей свободе.

Джон обратил лицо к солнцу. Ветви деревьев расщепляли солнечный свет на множество лучей, один из которых, неуловимый и теплый, словно детский поцелуй, играл у него на лбу и в уголке глаза. Джон, прищурившись, глянул вдоль луча, словно плотник, оценивающий, ровная ли ему попалась доска. Какой он мохнатый: пылинки, цветочная пыльца. А вот и пара трепещущих прозрачных крылышек.

Он шагал, и под ногами похрустывали сухие веточки, усыпавшие землю во время грозы. Между дубами тут и там подрагивали пролески. Над головой всхлипывали птицы. Соприкосновение с миром. Как же хорошо. Но Джон рвался сквозь мир, к дому. Весь мир — дорога, пока не окажешься дома.

Он вышел из лесу у бакхерстхиллской церкви. У нее, словно у человека или у дома, было свое лицо со своим вполне определенным выражением. Пройдя сквозь каменные ворота, он увидел ровные ряды могил, над которыми сгустилось безмолвие смерти. Тис с длинными, неторопливыми иглами отбрасывал густую тень.

В церкви он обнаружил знакомое сдержанное эхо, темные скамьи, застывшие фигуры святых на пестрых, словно полевые цветы, окнах и одиноко сидящую женщину. Он миновал ее, когда шел по проходу между скамьями, чтобы перекреститься перед алтарем. Мария! Нет, не Мария. Тоже из больных. Женщина, которую он… спас от Стокдейла. Она глядела на крест и улыбалась, а глаза ее застили слезы. На него она даже не взглянула. А ведь он посмел. Он ее спас. Поднимающийся ветер гудел в стеклах, и застывшие на них святые содрогались под его ударами. Джон выбрался наружу.