Адам Фоулдз - Ускоряющийся лабиринт

Стоит в самой глуши мира.

Доктор Аллен чувствовал себя в этом новом обществе как рыба в воде. Томас Ронсли привел его на неформальную встречу местных промышленников, людей бодрых и жизнерадостных, честолюбивых и двуличных. Они ели мясо и пряное суфле из печеных яблок. Пили пиво. По окнам барабанил легкий дождик. Дымились трубки. Ронсли, выпив, оказался совсем другим человеком. Всю его чопорность как рукой сняло, и Аллен увидел его ребячливым и возбужденным, краснолицым, неуклюжим и горластым. Ронсли представил своего нового знакомого финансистам и попросил подробно изложить свою схему, что тот с готовностью и сделал. Он получил их одобрение, поведав, как ему повезло, что у него под рукой лес, есть угольщики, позволяющие превратить его в столь необходимое топливо, и есть воображение, благодаря которому лесоматериал может превратиться во что угодно. Дубление и кораблестроение — это уже прошлый век. А они сделают шаг вперед. Сидя среди них, Аллен чувствовал себя на порядок выше всех присутствующих, ведь он наделен столькими талантами, образован, да еще и автор книг по химии и человеческому безумию. Его самомнение лишь подкреплялось их улыбками, их заинтересованными взглядами. На миг он даже услышал в своем голосе голос отца, проповедующего сандеманцам. Когда он закончил описывать свой пироглиф, ему даже зааплодировали. А Ронсли взял кувшин и плеснул ему еще пива.

Альфред Теннисон пошел пройтись, чтобы разогнать кровь. Весь день он был погружен в тоску. Да-да, именно «погружен»: его тоска была мягкой, темной, илистой и вязкой. От нее тянуло речным дном, тянуло им самим. За весь день — ни строчки. Вокруг валялись недописанные стихи, в саду гудели насекомые, муха билась твердым лбом о стекло. Он сидел и курил, курил, пока его бестолковая голова не наполнилась дымом, словно воздушный шар, пока сердце не заколотилось, а руки и ноги вконец не ослабели. Издали до него доносился стук топоров: где-то среди деревьев трудились лесорубы.

Может, ему пойдет на пользу общение с доктором? Вот уж кому не занимать энергии, увлеченности и вдохновения.

Минуя утомленных жизнью безумцев, поэт направился вверх по тропе к дому доктора. Он потянул за колокольчик и, покуда дверь не отворилась, наблюдал за умалишенным, уклонявшимся непонятно от кого и спорившим непонятно с кем. Дверь открыл слуга, но тут же на смену ему заторопился сам доктор с протянутой для рукопожатия ладонью. Ухватив более крупную руку Теннисона, он мягко её потряс и похлопал гостя по плечу, увлекая внутрь дома. «Как мило с вашей стороны заглянуть к нам, — заговорил он. — Входите же, входите!» Теннисон передал слуге шляпу и трость, и доктор повел его в дом.

Миссис Аллен встретила их в прихожей. Из дверей шмыгнула младшая девочка и прижалась к материным юбкам. «Как я рада вновь вас видеть, — произнесла Элиза. — проходите же в гостиную!»

Из дальней комнаты донеслась музыка. Это Ханна услышала о его приходе и метнулась к фортепиано, не забыв пощипать себя за щеки, чтобы он как бы случайно застал ее за исполнением сонаты Клементи. Когда они вошли в комнату, она споткнулась на очередном пассаже, и лицо ее залила краска. Абигайль подбежала к ней, с глухим ударом впечатавшись в табурет, и принялась бренчать по верхним нотам. Не смея поднять голову — ведь ее же застали случайно — Ханна оттолкнула сестру. Абигайль упала, мать поймала ее за поднятые руки.

— Ой, прошу прощения, — Ханна вскочила с табурета.

— Что ты, что ты. Ты играла просто чудесно, — улыбнулась мать.

— Мистер Теннисон, — сказала Ханна, — до чего же приятно вновь вас видеть. — Тут она вспомнила, что ей есть чего опасаться: вдруг он рассказал отцу, как некоторое время назад она приходила к нему совсем одна? Пока на это не было ни намека. А может, отец знал, но не имел ничего против? Так или иначе, он пребывал в приподнятом настроении, безудержно радовался всему подряд, быстро и размашисто жестикулировал. Казалось, ему приятно было обнаружить ее в гостиной: глаза его были добродушно прищурены, а лицо осветила дружелюбная улыбка, в которой читалась отцовская гордость. Ханна тоже была одним из его достижений. А значит, в полном соответствии с ее собственными желаниями, ее следовало непременно продемонстрировать гостю.

— Это было просто восхитительно, Ханна. А сыграй-ка нам что-нибудь еще!

— Если вам и правда хочется…

— Ну конечно, хочется!

Теннисон что-то профырчал, выражая согласие.

— Альфред, садитесь, пожалуйста.