Станислав Токарев - Хроника трагического перелета

В конце концов Военное Министерство распорядилось выпуск уникальных машин… прекратить.

Как ни печально, как ни стыдно это констатировать, гений Игоря Сикорского полностью расцвел не на родной земле — в Америке.

Но это все еще впереди.

На ступенях Варшавского вокзала стоит представительный стройный господин в шапочке пирожком, в узком крахмальном воротничке, который хоть и жмет, не делает внешность эффектной, в галстуке явно парижском, с нафабренными усиками по-парижски, в стрелку.

— Вот на резвой, — подкатывают извозчики, — вот с Иваном! Ваше степенство, вот на гнедой! Вот с Петром на сером, ваше сиятельство, призы брал, духом домчит!

Господин выбирает серого.

— Большая Морская, пятиалтынный.

— Обижаете, вась сиясь, двугривенный!

Седок не торгуется, но дает себе слово ни полушки не прибавить: пора начинать новую жизнь, кубышку заводить, как Миша Ефимов. Их труд — тяжкий труд, о них пишут, что миллионщики, но будь так, не трюхать бы ему по весенним лужам петербургской мостовой. Впрочем, братец, точно говорят: в тридцать лет денег нет, так и не будет. Как и ума. Почему, признайся себе, именно этим соблазнился лихачом, отверг остальных? Те величали «степенством», будто нарочно напоминая, что он — купецкий сын, этот почтил «сиятельством» камергера двора герцогини Мекленбург-Швершской — мальчишество, право.

— На Морской куда прикажете, ваше сиятельство?

— Двенадцатый дом. Видишь вывеску?

— Товарищество возду… воздухоплавания «Крылья». Важно! Что же это?

— Много будешь знать, скоро состаришься.

И дает целый полтинник. Нет, коль не дал бог ума, в лавочке не купишь.

К тому ж состояние духа несколько прояснилось по дороге. И не столько потому, что — признайся уж себе — так мил по-утреннему сизый, в вуальке легкого туманца, Санкт-Петербург, слегка рябит и дышит прозрачным паром Фонтанка, и гулок под копытами Цепной мостик, а торцовый покров Невского мягок рысаку, и модно на Невском, пестро… Два года всего этого не видел, бежал тайком в вагоне третьего класса после скандала, суда, объявленный мошенником, вернулся же в купе «Норд-экспресса» (красное дерево и жарко начищенная медь) знаменитым летуном…

Пусть сладко выводит Собинов о том, что «сердце красавиц склонно к измене», и, судя по газетам, ее высочеству Анастасии Михайловне нынче понравились воздушные прогулки с Ефимовым — особы подобного ранга, даже не второй и не третьей молодости, ценят в мужчинах почтительность, знание места своего важней для них, чем мужчинистость… Пусть, но в Ницце газетка «Пти Нис», случись ли карнавал, бал или просто крупный рулеточный выигрыш, присутствующих при сем упоминает в таком порядке: «Его Величество король Швеции, Ее Высочество Великая герцогиня Мекленбург-Шверинская, пилот Николя де Попофф». Так-то.

И все ж Николай Евграфович воспрянул духом более по иной причине.

Он увидел тумбу. Обыкновенную круглую афишную тумбу, где под иными, новейшими, рассмотрел — даже извозчика остановил — полусорванную. О демонстрации замечательного и героического искусства несравненного летуна Латама.

Как ждали недавно Латама в Северной Пальмире! Какую он цену заломил! Как же иначе, если менее чем за год превысил рекорд дальности полета Орвилла Райта на 1212 метров! Недавно, в январе.

Латам прибыл в Петербург с тремя аппаратами, последней — легкой, гоночной — модели «Антуанетт VIII», со свитой из одиннадцати механиков, с личным столяром. Публики, писали, на Коломяжский ипподром набилось — тьма-тьмущая, не продыхнуть. А Латам только всего и свершил, что оторвался от земли на несколько аршин и полетал — верней, попрыгал, как лягушка, касаясь травы, полторы минуты. И отбыл восвояси, не заработав ни гроша.

Нет-нет, Николай Евграфович чужд злорадства, ему даже жаль Латама, просто известно, как он денежку любит, вот тебе и денежка. Хотя прав Сергей Исаевич Уточкин: «От хорошей жизни не полетишь». Поклонники, услышав, как он грустно повторял фразу комического литератора и чтеца Горбунова, немало изумились — это Сережа-то, славный рыжий, чистый, как стеклышко, спортсмен, далекий от расчетов иных летунов-профессионалов! Такой же, господа: пить-есть хочется.

Лихач круто осаживает жеребца у парадной. Николай Евграфович взбегает на четвертый этаж доходного дома. Вернее сперва взбегает, потом шагом движется. Шажком, нехотя. А двери квартиры уже распахнуты — радостный гомон, длани, тянущиеся для объятий, уста — для дружеских лобзаний.