Юрий Щеглов - Победоносцев - Вернопреданный

Спустя много лет сексот Вячеслава Константиновича фон Плеве, вспоенный и выкормленный министром, писал, адресуясь в Берлинский полицай-президиум:

«Кто мало-мальски изучал историю терроризма, тот совершенно ясно констатирует, что определяется на всех судебных процессах. Расследования и весь литературно-исторический материал свидетельствуют, что:

шефы террористических организаций для усиления воли личности, которая непосредственно выполняет террористический акт, и для поднятия ее духа всегда находятся на месте преступления. Так, Гершуни находился на Исаакиевской площади во время покушения на Сипягина, он был на Невском проспекте в одном ряду с поручиком (у Азефа [12] Азеф Евно Фишелевич (1869–1918) — один из руководителей партии эсеров и ее «боевой организации», с 1893 г. секретный сотрудник охранного отделения, в 1908 г. разоблачен как тайный агент полиции, приговорен к смерти, не успел скрыться. — лейтенантом. — Ю. Щ .) Григорьевым во время неудавшегося покушения на Победоносцева, он был в Уфе во время убийства губернатора Богдановича, он сидел в саду «Тиволи» в Харькове во время покушения Качуры на князя Оболенского и подтолкнул его, когда заметил в последнюю минуту нерешительность со стороны Качуры». (См. речь Столыпина в Думе от 11/24 февраля 1909 г. Стенографический отчет. Книга «Справка по Азефу в Думе», стр. 46.)

Внизу стояла скромная подпись: Eugen Asef, Jngenieur Berlin, Polizeigefängnis, den 7. Februar 1916.

Каков?! Какая точность у корреспондента Берлинского полицай-президиума!

C тоской он смотрел на Литейный в неширокую щель шторы. После любой манифестации, даже в честь царствующей фамилии, а тем более революционной, мостовую усеивал какой-то странный мусор — порванные женские туфельки, шарфы и перчатки, обрывки плакатов, газет, поломанные зонтики и прочие предметы иногда неизвестного назначения. У двери в портерную бугрилось нечто темное, кривое, похожее на свернувшуюся калачиком собаку. Константин Петрович протер очки и присмотрелся. Похоже, валенок, большой, растоптанный, какие носят дворники зимой. Но до зимы далеко. Октябрьская туманная осень окутывала Петербург. Московская осень — теплая, солнечная, с палой золотисто-багровой листвой — не чета невской, болотистой, со свистящим коварным ветерком и едким моросящим дождиком. Климат здесь давно испортился, и пушкинской осени, когда здоровье крепнет, он не помнил много лет.

Вчера разъяренная толпа под окнами не вывела его из равновесия и не испугала. Во внутренние комнаты доносились неясные крики, и он поймал себя на нелепой мысли: как хорошо, что слов не разобрать. Ни с чем не сравнимое чувство свободы охватило его. Наконец-то он свободен! Отставку воспринял как манну небесную, хотя окружающие подозревали, что он переживает тяжелую душевную драму. Быстрые скользящие взоры, незначительные пустые словечки, излишняя — не к месту — предупредительность выдавали близких с головой. Только жена оказалась на высоте положения, впрочем, как всегда. Жизнь в доме катилась по заведенному порядку. Молчаливое нарышкинское палаццо превратилось в грозную крепость — таким презрительным холодом веяло от стен.

Но все равно тоска неслышно подкралась и навалилась на Константина Петровича. На ум пришли строки из Фридриха фон Салле. Он переводил стихи рано умершего второстепенного немецкого поэта на отдыхе в Зальцбурге. Среди массы книг германских литераторов, бивших в революционные кимвалы, Фридрих фон Салле выделялся утонченностью и лиризмом. Георг Гервег, Фердинанд Фрейлиграт и даже Иоганнес Шерр, автор томика, название которого привлекало, были отвергнуты. Особенную неприязнь вызывал Георг Гервег с его, как казалось Константину Петровичу, декламаторским иллюзионизмом. Политический привкус у Фридриха фон Салле наименее выражен. Ощущение природы и ее слияние с человеческими эмоциями — сильная сторона духовной поэтики великолепно отделанных строф. Лаконичность и законченность образов всегда завораживали Победоносцева. Он не переносил растрепанных, формально не завершенных, пусть и искренних, излияний. Одно из стихотворений Фридриха фон Салле как нельзя лучше отвечало состоянию, в котором находился Константин Петрович вот уже несколько лет.