Юрий Щеглов - Победоносцев - Вернопреданный

Никто не проронил ни звука, когда он в другой раз пытался объяснить Михаилу Калику — создателю великолепной и трогательной картины «Человек идет за солнцем» — свою точку зрения на эмиграцию.

— Крупный режиссер не имеет права покидать родную землю. Только она делает художника оригинальным и самобытным.

Не все внутренне были согласны с Чухраем, но никто не посмел возразить, не находя, очевидно, серьезных аргументов.

Я присутствовал на собрании в Доме киноактера, когда он защитил, и не без успеха, чей-то фильм о войне — сейчас уже не припомнить чей, — положенный чиновниками на полку. Он подавил бюрократический произвол, бросая в мумифицированные лица гневные слова. И ему опять никто не возразил и не оборвал его речь. Да и что можно было ответить выдающемуся режиссеру и офицеру-десантнику, принимавшему участие в рукопашных схватках с немцами? Ведь после рукопашных мало кто оставался в живых. Я на этот счет давным-давно проводил специальный опрос среди фронтовиков.

Пространство, где звучал голос Чухрая, становилось целиком подчиненным ему, его силе, искренности и романтическому таланту.

— Пророческие мысли высказывал обер-прокурор Святейшего синода в прошлом веке, — продолжал Чухрай. — И при каких обстоятельствах — при Александре III, когда свирепствовал террор! А не ощущаешь, что с той поры минуло больше ста лет.

И Григорий Наумович начал цитировать из зелененького томика подряд, что запомнил, а запомнил он десятки мыслей и излагал их почти дословно: память у него до самой смерти была отменная, особенно на детали. Прочел он сборник, вероятно, не раз и не два и отыскал в нем для себя много полезного.

Я, не скрою, был удивлен. Редко кто из образованных людей у нас и тем более из кинематографистов начитан в литературе такого рода, и редко кто вообще в состоянии столь ярко и темпераментно отозваться о недавно узнанном, да еще с полным признанием того, что раньше об авторе он не имел никакого представления. Чухрай — человек грандиозного таланта — принадлежал к иным эпохам. Он получил абсолютно безрелигиозное воспитание, но он обладал натурой светлой, решительной и объективной. Многие помнят, как он боролся за присуждение Федерико Феллини премии Московского кинофестиваля и на какие личные жертвы пошел. Многие помнят, как он спасал от чиновников молодое кино, едва вырвавшееся из лап тоталитаризма. Он сам о том написал — лучше не скажешь. И вот этот человек, увенчанный наградами и премиями за настоящие и немеркнущие до сих пор фильмы, в прошлом офицер-десантник, прошедший огонь самой страшной войны, — не знаю, посещал ли он когда-нибудь храм! — с величайшим уважением, проникновенностью и даже восторгом говорил о текстах обер-прокурора, никаким боком к нему не относящихся. Если бы суровый и непреклонный обер-прокурор каким-нибудь таинственным и необыкновенным образом услышал слова Чухрая, я полагаю, он бы тоже поразился. Ведь Чухрай, как ни странно, верил в близкое торжество коммунизма, в скорую победу добра над злом. Иначе почему он, прощаясь, никогда не забывал повторять:

— Победа будет за нами, ребята! Держитесь!

И поднимал кулак, как активисты «Рот-Фронта».

В тот вечер я сидел рядом с Чухраем. Его жена Ирина — красивая, мягкая и верная спутница жизни, трудной и часто обидной, в разговоре, случалось, поддерживала мое мнение. Общность родительских судеб всегда имеет значение. Ирина спросила меня через стол:

— Вы, кажется, работаете над книгой о Победоносцеве? Каков ваш взгляд на этого противоречивого деятеля?

Мне не хотелось долго занимать внимание молчаливых гостей — я хотел, чтобы Чухрай высказался до конца. И он откликнулся, как чуткая натура, на мой внутренний вызов. Он говорил долго и убежденно, и все его слушали, не прерывая и не задавая лишних вопросов. Один я вдруг потерял нить чухраевской речи, подумав о том, что все, кто смеялся надо мной и кто не советовал мне заниматься Победоносцевым — и Трифонов, и Лакшин, и Эйдельман, и Кондратьев, и другие писатели, критики и философы, — сошли с жизненной сцены. Одних уж нет, а те далече… К сожалению, они не могут услышать этого человека, достаточно близкого им по духу, человека нелегкой и прекрасной судьбы, человека, прошедшего огонь, воду и медные трубы, но не потерявшего возможности отозваться на далекое и будто бы чуждое настоящим, выстраданным искренним словом. Полагаю, что они задумались бы над услышанным — динамика лет вынудила бы их.