Ольга Трифонова - Сны накануне. Последняя любовь Эйнштейна

Словечко, понятное только в их компании.

Летом Миша с Деткой ходили купаться на Москву-реку в Нескучный сад. Там было одно укромное место под крутым спуском напротив старой ротонды. Глубокий бочажок, всегда прохладный то ли от ключей, то ли от нависших над ним ветвей ивы. Гонялись друг за другом крестьянскими саженками, фыркали, ныряли, зажав нос, кто дольше, и выскакивали с выпученными глазами. Смешно было на них глядеть, особенно на Детку с его почтенными сединами.

Потом шли обедать в «Поплавок», потом гуляли по Парку Горького с остановками у «выдающихся» фигур скульптора Коровникова — «Пионер с луком» и «Пионер с ружьем»…

— Тебе так не сработать, — иронизировал Миша.

— Да ни в жисть, — отвечал Детка. А потом серьезно: — Шутка шуткой, а такое тоже требует особого умения. Вот дали бы мне заказ на пионера, я бы растерялся. Или тебе портрет по клеткам писать, ты бы не справился.

И однажды были наказаны за злоязычие.

Неподалеку веснушчатый молодой человек в сандалиях на босу ногу занимал группу стеснительных девушек игрой в «Угадай слово». Все девушки походили на головастиков своими одинаковыми начесами в модном стиле «бабетта». Тихие головастики, сбившиеся в кучку. Потом оказалось — медсестры Первой градской. А мероприятие входило в программу «однодневного дома отдыха», расположенного в парке.

— Тре-ман-синт? Ну! Тремансинт? — вопрошал веснушчатый.

В ответ стеснительное хихиканье.

— Раписато? Эй, дедушка, присоединяйся к нам. — это Детке. — Некосир. Ну, что такое некосир? Ты должен помнить. Не помнишь? А вы? Тоже не знаете. Ну, тогда совсем простое — аталоп! Аталоп должны знать все!

— Лопата, — буркнул Детка и заслужил дурацкую игрушку «уди-уди».

Он потом вызывал ее из ванной или клозета пронзительным воплем пищалки.

А тогда они хохотали как сумасшедшие, поздравляли его и без конца повторяли идиотское слово, так оно и прилипло.

Им всегда было хорошо вместе. Ася только портила настроение вечно унылым видом. Она все горевала, что у них с Мишей нет детей. Приваживала каких-то сирот-пэтэушниц. Заканчивалось разочарованием, слезами. Неблагодарные пэтэушницы хамили, потом исчезали, не попрощавшись, хорошо если не прихватывали кое-что из Асиных побрякушек. Бывало и такое.

Странно, но они никогда не говорили с Генрихом о том, что у них может быть ребенок. Нет, в самом начале, в их первую встречу…

Ей было тридцать девять, Генриху пятьдесят шесть, когда они оказались одни в раскаленном от жары доме Глэдис в Кингстоне. Глэдис догадывалась, что в конце концов Генрих придет в ее дом. «Между вами носятся сквозняки, — вот что сказала она, вручая ключи. — Будь осмотрительна».

Вентилятор под потолком, казалось, изнемогал, крутился еле-еле; паузы становились все длиннее и длиннее, и она сказала, что время тоже размякло от жары.

Он усмехнулся: «Потом пойдет, к сожалению, быстрее» — (он думал, что она знает его знаменитый пример с девушкой и раскаленной печкой) и, клоня ее на подушки дивана, спросил:

— Детей боишься?

— Детей? Нет. — Она не поняла смысла вопроса.

— А надо бояться. Они осложняют развод.

О разводе не могло быть и речи, это потом — мука, тоска. А тогда… Он сказал: «Как красиво у тебя блестят зубки».

И была еще одна странная фраза. Перед прощанием он сказал, что счастлив впервые за долгие годы, потом помолчал и добавил, что благополучие и счастье как цель жизни — амбиции свиньи. Он предупреждал ее — счастья не будет.

А еще они ходили в «Гранд-отель», там была мраморная девушка с кувшином, около нее сажали почетных гостей, потому что в кувшине был спрятан микрофон.

Миша называл тот столик «Девушка и смерть»…

— Эта штука посильнее пионера с ружьем…

Миша пошел ее провожать до стоянки такси, и они целовались под снегопадом, потому что все перевернулось, и от этого было помрачение. Единственный раз и больше — никогда.

По безлюдной Тверской носились черные длинные машины, а в «Елисеевском» было непривычно пусто, продавщицы с красными распухшими глазами прикладывали платочки и дежурно всхлипывали. На нее смотрели осуждающе и трагически клали колбасу на весы, «будто жертвенного агнца на алтарь», подумала она.

Взвизгнули тормоза, и толстая женщина еле увернулась от маслянисто-черной машины. Бедняга, видно, машина все-таки задела ее, стояла, вцепившись в столб.

— Вам помочь? — спросила, перейдя улицу, и узнала Луизу.