Олег Михайлов - Генерал Ермолов

Щадя русскую гвардию, Ермолов двинул вперед пруссаков и баденцев. К тому времени корпус Витгенштейна и гренадеры Раевского четыре раза атаковали Бельвиль, доолраясь до самых батарей, и четыре раза были вынуждены отступить. Кровопролитие началось ужасное, потери с ооеих сторон были значительны, и неприятель несколько отступил. Два полка прусской гвардии насчитали убитыми и ранеными более 80 офицеров, а у бадепцев из 800 человек в батальоне осталось всего лишь 80.

Перелом был достигнут. Пруссаки подходили к Ермолову и в присутствии государя поздравляли его, прибавляя:

— Сегодня ваш Красный Орел почернеет…

Ермолов получил от прусского короля крест Красного Орла 1-й степени за Кульм, но высшим военным орденом считался крест Черного Орла. Фридрих-Вильгельм, однако, не пожаловал ему эту награду из-за потерь, понесенных прусской гвардией.

Теперь надо было развить успех, тем более что на левом крыле союзников показались наконец колонны принца Вгортембергского. Ермолов во главе гвардейской пехоты пошел большой дорогою через Пантен, в то время как Милорадович повел гренадер еще левее — через Турель на Мениль-Монтан.

Яростным было последнее сопротивление французов. С высот Бельвиля поднялась страшная стрельба, несшая с собой смерть и разрушение. Гранаты беспрестанно разрывались вокруг; один осколок просвистел мимо ушей Ермолова. Заметя, что семеновцы нагибаются после каждого пушечного выстрела, он громко крикнул:

— Стыдно, ребята, кланяться французу! Ведь вы ядра реже видите, чем сухари!

Громкое «ура!» было ему ответом. Обгоняя своего командира, гвардейцы кинулись на гору. Неподалеку русская батарея беспрестанно посылала ядра, поражая французских канониров.

— Ваше превосходительство! Алексей Петрович! — услышал Ермолов знакомый голос и, обернувшись, увидел совершенно седого подполковника в обожженном артиллерийском мундире.

— Степан Харитонович! — воскликнул генерал, спрыгивая с лошади и обнимая Горского.

— Не верю, батюшка Алексей Петрович, что протопали мы с тобой от Москвы до Парижа!.. — плакал и смеялся Горский. — А ведь сегодня второй день третьей недели великого поста… В церквах наших читают книгу пророка Исайи… «Ты превратил город в груду камней, твердую крепость — в развалины… Чертогов иноплеменников уже не стало в городе… Вовек не будет он восстановлен… Как зной в месте безводном, ты укротил буйство врагов… Как зной тенью облака, подавлено ликование притеснителей…»

Удары пушек заглушали слова, сотрясая землю. Ермолов только выпустил Горского из своих крепких объятий, как заяц с прижатыми от ужаса ушами шмыгнул мимо батареи ь кусты.

— Ну, ваше превосходительство, не быть добру! — прокричал огромный канонир с закопченным лицом, в то время как другие усачи стали атукать.

— Для тех будет беда, кто верит этому, — перекрикивая выстрелы, отвечал Ермолов, но старый солдат только покачал головой и взялся за банник, чтобы очистить ствол от нагара.

Батарейцы работали безостановочно, забрасывая ядрами и гранатами вершину Бельвиля. После каждого удачного залпа Горский приказывал подать орудия вперед, вслед за гвардейской пехотой. Уже близок был гребень горы, уже показались за ним в туманной долине крыши зданий. Ермолов приметил большой позолоченный купол Инвалидного дома и две гигантские колокольни собора Божьей Матери — Нотр-Дам. «Наша Москва, — подумалось ему, — столь же огромная, до пожара была красивее Парижа. Потому что в ней не один, а множество позлащенных куполов и соборных глав, а сверх того — башни Кремля…»

Вдруг из-за гребня горы выехал в синем мундире французский полковник и, размахивая белым платком, поскакал прямо на батарею. Не велев стрелять, Ермолов направился ему навстречу.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Где ваш государь или князь Шварценберг? — вопросом на вопрос ответил полковник. — Остановите огонь! Мы сдаемся!..

Не знавшие чужого языка батарейцы тотчас поняли смысл сказанного, и громкое «ура!» огласило восточное предместье Парижа.

Француз поскакал далее, в тыл русских.

— Конец войне, товарищи! — воскликнул Горский, высоко вскидывая руки. Он как бы подал тем сигнал неприятельской батарее, ответившей новым залпом. Осколок ядра попал Горскому в бок, старик еще постоял на ногах, словно удивляясь случившемуся, а потом повалился рядом с пушкой. Когда Ермолов приподнял его и положил на разостланную шинель, все тело Горского била дрожь, а из уст раздавался страшный стон.