Иван Фирсов - Федор Апраксин. С чистой совестью

— Баженины тебе сполна все доставят, им только деньгу посули, тем паче государь к ним ныне жалует. Купцы от нас никуда не денутся. — Афанасий пододвинул Апраксину заливную навагу: — Отведай, государь такую не жалует, а по мне нет вкусней рыбицы.

Не торопясь чокнулись, отпили по глотку. Афанасий кивнул на слюдяное оконце, расцвеченное яркими лучами заходящего солнца:

— Ныне-то теплом повеяло, благодать. Через недельку-другую морок-то небо заволокет, крупа посыплется. Я к чему, вчерась архимандрит Фирс проговорил, мол, новому воеводе не грех поглядеть Соловки. Вотчина далекая, но больно знатная. Матвеев-то бывал там.

Апраксин ухмыльнулся, разгладил усы, задумался:

— Государь-то только отъехал.

— То-то и ладно. Государь-то неделю, не менее, в пути будет. А ты — хозяин уезда, тебе потребно все закоулки ведать. Прогуляешься, не пожалеешь. Другого случая может и не быть.

— Когда Фирс отплывает?

— Завтра, на зорьке. Карбас у него знатный, братия ладила в Соловках, верфи там поглядишь.

— Уговорил, владыко.

Что больше всего удивило Апраксина на монастырском карбасе, так это экипаж из монахов-послушников. Ни единого возгласа не слышал воевода, пока судно отходило от пристани. Он стоял в стороне, ближе к низенькой кормовой надстройке, рядом с довольно плечистым, раздобревшим Фирсом и только успевал поворачивать голову. Всем заправлял пожилой, с проседью в бороде кормщик, видимо послушник или служка. Стоя у кормила, вскидывал голову на паруса, кивал направо, налево.

Одетые однообразно, по-рыбацки, люди ловили каждое его движение, перехватывали взгляд, короткие жесты. Карбас сразу набрал ход с попутным южным ветром на отливной волне и до полудня, не задерживаясь, миновал Березовское устье. Судно весь день шло левым, почти попутным галсом. Слева, с видневшегося берега, сплошь усеянного сосняком, веяло знакомым настоем вечнозеленой хвои.

После многих недель беспрерывных забот, треволнений, застолий Апраксин наконец-то мог полностью расслабиться. Фирс, видимо, тоже был доволен тем, что удачно выполнил свою миссию, поднес дары царю и заслужил похвалу архиерея. Архимандрит сдернул клобук и подставил солнцу чуть одутловатое лицо, наполовину скрытое бородой. Афанасий был старше воеводы на два десятка лет, Фирс же примерно равен был с Апраксиным годами, но обращались оба пастыря с ним сходно. Фирс велел принести лавку и поставить ее на солнечной стороне около надстройки.

— Садись, воевода, в ногах правды нет, путь долгий.

Апраксин и сам подумывал, где бы примоститься, не хотелось покидать палубу.

Перед уходом Афанасий дал поручение Фирсу:

— Выбери удобное время, поведай воеводе о своей обители, ничего не утаивай про смуту. Так надобно, мы и государя через то просветим.

Как бы угадывая намерение настоятеля Соловецкого монастыря, Апраксин, прикрыв веки, спросил:

— А што, обитель ваша давно ли обретается?

Фирс устроился поудобнее:

— По нашим летописям, воевода, обители нашей два с половиной века. Старейшая она в этих краях и испокон ревнительница веры православной на севере.

— Помнится мне, не всегда так было, — перебил мягко Апраксин, — еще при Федоре Алексеевиче слыхивал я о неурядицах в стенах вашей обители.

Фирс, видимо, ждал такого вопроса, прикрыл глаза и повел рассказ, вспоминая недалекое прошлое…

Началась эта история в царствование Алексея Михайловича, когда его любимец, патриарх Никон, разослал по церквам «память» — указ, чтобы земные поклоны заменить поясничными и чтобы креститься не двумя перстами, а тремя — щепотью, ненавистной для тех православных, кто решил остаться верным старой вере.

— Токмо священники и наша братия монастырская тот указ Никона отринули, — продолжал Фирс, — а потом пренебрегли и новоисправленными патриархом богослужебными книгами. На «Черном соборе», в трапезной, единодушно порешили все восемнадцать богослужебников не трогать и в кладовую заперли, не прочитав.

Архимандрит встал, приложил руку козырьком, вглядываясь в берег. Вдали чернели над водой каменистые гряды.

— Унские рога, стало быть, проход в губу Унскую. Там Пертоминская обитель, мужская. Стоянка добрая в заводи.

Фирс опустился на лавку и продолжил свой рассказ, упоминая лишь главные события…

Царь давно отстранил от себя Никона, а Соловки не покорялись.

Седьмого февраля 1663 года в церкви нарушился обычный ход богослужения, и братия решила, что это намеренное отступление от старого порядка. Против служившего эту службу попа Геронтия возмутились. «Учинился о мне мятеж и гил [18] Гиль — смута. великой во всем монастыре», — писал Геронтий. Хотели его «побить каменьями». Среди возмутителей оказались слуги и трудники Григорий Яковлев Черный, Сидор Хломыга, Федор-токарь «со товарищи». Бывший тогда архимандритом Соловецкого монастыря Варфоломей разгневался: «По государеву указу приказано во обители ведать нам, а не Сидору Хломыге со товарищи».