Владимир Шатов - Ни шагу назад!

- Меня в том боя тоже цапнуло чуток. – Он неободрительно посмотрел на левую руку, покоившуюся в гипсе. - На наше счастье на железнодорожной станции стоял санитарный поезд. Нас тут же осмотрел доктор. Ты всё время был без сознания, но доктор определил у тебя множественные переломы рёбер и ноги.

- Вот почему всё тело болит…

- Так ты до Пятигорска и доехал без памяти. Из лекарств в достатке оставался только морфий, вот тебя и кололи его всё время.

- Поэтому я ничего не помню, – обрадовался Григорий и честно признался. - А я уж думал, мозги отбил.

… Целый месяц он совсем не мог вставать. Пациент спал и ел, старался компенсировать всё, что упустил в последние несколько лет. Захаров оказался прекрасным собеседником, ненавязчивым и весёлым.

- У нас такие «фрукты» попадались, только держись! – Начинал он обычно вечерние разговоры. – Хочешь расскажу про Моню?

- Давай.

Толик садился поудобнее на железной кровати и начинал:

- Стояли мы под Киевом. Немец основной массой до нас пока не дошёл, так мелкие стычки. Все в нетерпеливом ожидании сражения, но жить можно. Накануне ранило двух наших телефонистов, пришлось занять их место у аппарата. Братья-разведчики скоро угомонились, кругом было тихо, стрельба почти прекратилась. По телефону передавали в штаб всякие скучные сводки, а оттуда шли распоряжения. Часам к трём разговоры затихли, начальство уснуло. Тогда начался долгожданный еженощный концерт Мони Глейзера. Моня был телефонистом штаба корпуса. Маленький, юркий, веселый, с огромным орлиным носом и карими глазами навыкате, он отличался музыкальными способностями, пел зычным голосом, был искусным звукоподражателем: умел кричать ослом, лаял собакой, кудахтал, кукарекал, имитировал голоса начальства. Происходил Моня из Одессы, где работал в духовом оркестре, специализировавшемся на похоронной музыке.

- Ежедневно играли у двух-трёх покойников, зарабатывали что надо, всегда было на что выпить, закусить и сходить к девочкам, - рассказывал Моня желающим.

Живому и непоседливому Моне трудно было высиживать по четыре-пять часов у аппарата. Чтобы отвести душу он, ко всеобщей радости, стал петь в трубку. Концерт широко транслировался по всем линиям связи. Репертуар Мони был широк: от классических опер и оперетт до одесских блатных куплетов. Иногда Моня зажимал двумя пальцами свой длинный нос и изображал саксофон:

- Пей, пей, пей! Утомленное солнце нэжно с морэм прощалось!…

Начальство смотрело на Монины художества снисходительно: его концерты не давали телефонистам уснуть в самые тяжёлые предутренние часы.

Той ночью Моня начал с арии Виолетты из «Травиаты»:

- Пр-а-астите вы навээки за счастие ме-ечтания! - сладостно тянул он, а потом вдруг оглушительно, во весь голос. - Налей-ка рюмку, Роза, мне с марозза! Пэй, пэй, пай, пээмббб! С адэсскаго кичмана сбежали два уркана! Мяу! Мяу!

- Моня, отставить! – внезапно раздался строгий бас начальника штаба корпуса.

Оказывается начальство тайком слушало Монины художества. Стали передавать распоряжения по поводу немецкого наступления. Утром Моню убило шальным снарядом…

- А мог бы стать знаменитым артистом. – Сказал Григорий.

- Сколько их погибло кто мог стать кем угодно?

- И сколько погибнет…

Григорий закрыл глаза с драгоценным ощущением защищенности и проснулся утром с восхитительным осознанием того, что его единственной обязанностью теперь было заботиться о себе самом.

- Как же, оказывается, приятно просто лежать! – изумлялся он, прислушиваясь к необычным ощущениям. - Первый раз в жизни я не хочу пахать, воевать или что-то делать…

Свежий запах цветов проникал в ноздри, и Григорий заметил, что он даже преобладал над запахом эфира, без которого не обходится ни один госпиталь мира.

- Сколько раз я всего был ранен? – попытался восстановить он. - Даже сразу не вспомнишь…

Через месяц Шелехов начал вставать и понемногу выходить в город. Казалось, Пятигорск не ощущал далёкой войны. Также спокойно работали организации, учреждения и предприятия. Спешили куда-то местные жители.

- Четыре года нормальной жизни не видел. - Люди жили своей обыденной жизнью, а Григорию чудилось, что он находится в сказке.

Только когда начинало темнеть, он возвращался домой счастливым. Вернее обратно в госпиталь. В нём, как правило, работали фельдшеры-мужчины, но в некоторых других палатах, где лежали тяжелораненые, обслуживали украинские девушки. Одну из них звали Юля.