Наталья Иртенина: Нестор-летописец

Взявшись за клинок голыми руками, комит быстро и сильно вдавил острие в горло. Кровь заструилась по стали, по долу добежала до рукояти. Симон, словно испугавшись запачкаться в ней, отпустил меч.

Левкий Полихроний с остекленевшими глазами судорожно откинулся назад и рухнул с коня на мостовую.

Варяг смотрел на него без выражения. В его лице не было ни ненависти, ни злобы, ни брезгливости, ни радости. Это лицо казалось скорее задумчивым.

Господь отдал врага, убийцу сына, ему в руки. Как и хотел он когда-то. Но к этому дню его желание незаметно истерлось, изошло лохмотьями, как смердий лапоть. Враг лежит поверженный, зарезанный, как свинья, его, Симона, мечом, пусть и не своей рукой. Доволен ли он? Светло ли стало в душе от совершившейся мести?

Господь отомстил, не он. Симон неожиданно ощутил, что рад такому исходу.

Его сын Георгий давно истлел в могиле и возродился вновь. Как и обещал некогда блаженный Антоний. Дома в люльке спит и взлелеивается новый Георгий. Старое прощено и отрезано.

Симон спрыгнул на мостовую, поднял убитого комитом отрока и положил на седло. Второй, раненный в руку, повел коня с мертвым телом в поводу.

Кмети воеводы оттащили труп комита в канаву.

Едва увидев начало великой церкви, блаженный Антоний тихо угас в своей пещере. Никого не потревожил, отправившись на встречу с Богом. Еще раньше предупредил, чтобы не хоронили, а просто засыпали пещерную келью землей, и никогда не искали его костей.

Поплакав и порадовавшись об отце и учителе, игумен Феодосий сам стал готовиться к смерти. Монахи недоумевали его словам и слезам: «Что такое он говорит, будто прощается с нами? Может, хочет уйти от нас куда-нибудь и жить один?»

Но до весны было по-прежнему. После зимы печалились Великим постом, горевали в Страстную седмицу, веселились на Пасху. В пятый день веселья Феодосий занедужил злой хворью. Полежал немного в келье и велел вынести себя во двор, к братии. Там, перед старой деревянной церковью, сказал:

— В субботний день после восхода покинет тело моя душа. Решайте между собой — кого выберете новым игуменом?

Сильно затосковав, будто и не Пасха разливалась в мире, чернецы разбрелись, потом снова собрались. Вытолкнули вперед доместика Стефана.

— Его хотим, отче.

— Будь по-вашему, — ответил Феодосий.

Его отнесли обратно в келью, туда же пришел Стефан и долго не выходил — плакал, внимал наставлениям, обещал свято блюсти обитель.

Дали знать в Киев — не пожелает ли князь с боярами проститься со старцем. Святослав пожелал, примчался на другой день. С ним вместе, кроме ближних мужей, приехал молодой Глеб Святославич, новгородский князь, случившийся в Киеве по своим делам.

— Поручаю обитель тебе на попечение, князь, — молвил игумен, — не дай моих чернецов в обиду и заботами своими не оставляй.

— Не оставлю, Феодосий, — грустно ответил Святослав.

Старец с усилием приподнялся на ложе.

— Покайся, князь, — попросил в последний раз. — Не долог твой срок.

— В чем нужно, в том покаюсь, отче.

Святослав знал монашеский обычай мерить земную жизнь мерилом жизни вечной. Самый долгий человеческий век для чернецов — как короткий зимний день. Оттого и словам игумена князь не придавал значения. Он намеревался жить еще долго, с грехами успеет разобраться. Ни сном ни духом князь не ведал, что умрет через два года от пустяшного нарыва, вскрытого неумелым лекарем.

Феодосий упал на спину. Перевел взгляд на молодого князя.

— Любят ли тебя новгородцы, Глеб Святославич?

— Любят, — усмехнулся тот. — По рукам и ногам вяжут.

— Коротка любовь новгородцев, — проговорил старец, — да велика любовь Господня. Помни это, князь.

Глеб, удивившись его словам, промолчал. Откуда было ему знать, что старец видел и его скорую смерть. Сложит князь голову от рук новгородцев, чьей земле служит верой и правдой. И даже похоронить Глеба у себя новгородцы не захотят, отправят колоду с телом в Чернигов.

Простившись с Феодосием, оба ушли.

В субботу на рассвете игумен созвал всех чернецов. Прощался с каждым поименно и благословлял.

— Обещаю, что душою всегда буду с вами. Если станет монастырь дальше устраиваться и процветать, то знайте, что принял меня Бог и поставил возле своей десницы. Если же будет оскудевать и черноризцами обнищает, значит, не угодил я Господу и далек от Него.

— Мы, отче, и так знаем, что Господь возрадуется тебе, — с плачем отвечали монахи, старые и молодые.