Наталья Иртенина - Нестор-летописец

— Неспроста он хлеба пятый день не ест. Подвигом благодать вымаливает.

Молебен кончился. Все головы, будто по приказу, развернулись в две стороны: княжьи и боярские — к Феодосию, монашьи — к Антонию. Только епископ осматривал себя самого и снимал с золоченой парчи колючки.

Антоний воздел к небу руки:

— Господи, пусть разумеют все, что Ты сам выбрал это место.

Еще не все успели обернуться на голос старца, в который он вложил последние силы. Еще епископ не пришел в себя, изумленный этой дерзостью. И монахи не успели ни о чем подумать.

С ясного неба беззвучно пала молния. Вонзившись в середину поляны, разбухла в огненный шар и распалась на ярко-рыжие языки. Пламя заплясало на деревьях, кустах и траве. Кони дико заржали, шарахнулись к лесу. Кто-то онемел, кто-то зашелся воплем. Стояли, вросши в землю, бежали, толкаясь, падали, взмахивая руками. Глаза у всех стали большие, как на византийских иконах.

Огонь быстро слизнул всю поросль, выжег землю до черноты и выгрыз посреди поля большую яму в треть человеческого роста. После этого затих, умиротворенный. Языки пламени свернулись, исчезли, изошли прозрачным дымом.

Убежавшие вернулись, стоявшие сдвинулись с места. У Антония в руках оказался пояс из золотых пластин. Передав его троим чернецам, он велел измерить им яму.

Сойдя с черной земли в тлеющих лаптях, монахи отчитались:

— В длину ровно тридцать поясов, в ширину двадцать.

Боярин Симон Африканич, услышав их, подъехал на коне к Феодосию и бухнул ему под ноги кожаный мешок, туго набитый металлом.

— Пятьдесят гривен золота на церковь.

Рядом шлепнулись еще два таких же.

— Сто гривен золота! — весело крикнул князь Святослав и посмотрел вокруг: — Кто больше?

— Больше тебя, брат, никто не положит, — смеясь, сказал Всеволод и бросил свою лепту в полсотни и еще двадцать гривен.

Святослав, раззадорившись, выдернул лопату из рук монаха и пошел к яме. Спрыгнул, копнул, выкинул наверх землю. Чернецы поддержали почин, и работа закипела — стали углублять яму.

Князю помогли выбраться, забрали лопату.

— Вот так и брат твой Изяслав, — заметил Феодосий, — когда ставил в Вышгороде церковь, своими руками держал топор.

Святослав утер пот.

— Это ты, отче, к чему сейчас сказал? — подозрительно спросил он.

— Похожи вы, — сказал старец без всякого умысла. А может, с умыслом. — Одного отца и одной матери сыновья.

— Похожи?! — взвился князь. — Похожи! Как тебе это на ум взбрело, Феодосий! Чтоб я и он… да ни в жизнь!.. Все, уезжаю! Без меня управитесь!..

Плюясь, он оседлал подведенного коня, ударил стременами по бокам, сорвался вскачь. За ним подались киевские мужи. Служки епископа разоблачили владыку — парчу он таки разодрал, — подсадили на коня и порысили вслед.

— Отцы преподобные! — позвал старцев со своего ложа молодой князь Мономах. — Великое чудо видели мы нынче. Сотворите же и меньшее чудо. Помолитесь, чтобы я мог встать и также сесть на коня. Утомился я лежать без дела!

— Мы не творим чудес, — возразил Феодосий.

— А я слышал, есть у вас чернец, который лечит молитвой и даже со смертного одра поднимает, — настаивал князь Владимир.

— Брат Демьян два года как отправился на небеса.

— Ну так исцелите меня хоть этим поясом! — отчаянно предложил Мономах. — Симон рассказал мне про него. Это не простая вещь.

Феодосий посмотрел ему в глаза.

— Веруешь ли, что этот пояс, снятый с распятия, исцелит тебя?

— Верую, отче.

— Хорошо, князь.

Игумен взял из рук Антония золотой пояс. Варяг Симон поднял Мономаха за подмышки, Феодосий опоясал его. Потом положил руки на голову князя и стал молиться.

— Ей-богу, чувствую, как раны затягиваются! — воскликнул Мономах, когда игумен умолк.

Он попытался встать. Варяг поддерживал его.

— Я стою! — обрадовался князь.

Пояс с него сняли. Задрали рубаху — повязки были чисты, кровь не сочилась.

— Дайте коня!

Усадили в седло. Гикнув и свистнув, Мономах пустил черную кобылку рысью по краю поля. Сделал полукруг, и тут на его пути возникла фигура в послушничьей ряске.

Владимир резко осадил коня.

— Ты?!

— Я. Помнишь, князь, как ты назвал меня ленивым рабом?

— С тех пор что-то изменилось? — расхохотался Мономах.

Он смеялся так заразительно, что и послушник прыснул.

— Ничего не изменилось, — с улыбкой ответил Несда.

— Только оболочина теперь другая на тебе.

— Да.

— Чего же ты хочешь?

— Ничего. Но когда-нибудь ты пожелаешь взять свои слова обратно. Я обещаю.