Нора Лофтс - Джентльмен что надо

А Ралей понравился ей и своей осанкой, и своим сходством с тем далеким возлюбленным, и способностью неожиданно появляться перед ней сразу после своих мужских деяний. Она взмахнула своей необычайно красивой рукой (рукой, нарисованной на игральной карте бедного Гэскойна, обреченного так никогда и не увидеть королеву), и все ее посетители исчезли. Тяжелые, бархатные занавеси тихо прошелестели и закрыли дверной проем.

Елизавета велела Ралею подняться, сесть на стул и говорить с нею. Она не подала виду, что он ей понравился: это было не в ее привычках. Приоткрыв рот, но совсем немного: она всегда помнила о своих испорченных зубах, – королева принялась расспрашивать его. Что там делается, в этой Ирландии? Чего эти ирландцы хотят на самом-то деле? Елизавету глубоко волновало то, что часть ее народа упорно не хотела воспринимать английское правление. Как идет подавление восстания? В чем сэр Хэмфри лучше лорда Грея? Оказалось, у Ралея на все вопросы были готовы ответы. Он описал ей страну со всеми ее природными контрастами: ее равнинами, холмами и необычайно зелеными полями. Уолтер рассказал ей о народе, ее населяющем: даже по отношению к своим они бывали коварны. Они были суеверными, невежественными, бедными и фанатичными людьми, но, отстаивая свои идеалы, становились потрясающими воинами. О своих подвигах он не сказал ни слова. Впереди, как он почувствовал, еще предстояли дни: завтра, и послезавтра, и послепослезавтра… Но Елизавета в своей удивительной манере вдруг резко повернула разговор на самого рассказчика. В сражении у брода действительно участвовало двадцать ирландцев? Как именно он со своими пятьюдесятью солдатами сумел захватить в плен пятьсот? Ралей, не принижая своих достоинств, но и без хвастовства рассказал ей обо всех произошедших событиях. В комнате становилось душно. По ее приказанию Ралей отодвинул занавеси на окне и немного приподнял зарешеченное окно. Он стоял в некотором отдалении от Елизаветы и смотрел на нее. И на какое-то мгновение королева вдруг оказалась наравне с потаскушкой из гостиницы и с изнывающей от любви к нему девушкой из Бэлли-ин-Хаш. Она подошла и встала позади него, и они теперь смотрели наружу вместе. За окном над городом нависала бархатно темная ночь, и в оконном стекле отражались они оба: он, Ралей, и королева. Кровь бешено стучала в висках королевы. Вот человек, для которого она хотела бы быть только женщиной во всем ее женском величии, но вот парадокс: таким человеком должна была быть она сама, со всем набором легенд, уже созданных о ней.

Ралей со скрипом водил рукой по стеклу. Елизавета наблюдала за ним. На темном фоне нацарапанные буквы казались белыми. «Мне бы наверх, да боюсь сорваться». Королева любила и не раз прибегала к подобным завуалированным выражениям, которые можно было толковать по-всякому. Она в свою очередь нацарапала на стекле ниже его свою фразу: «Если тебе не хватает духу, то совсем ни к чему карабкаться вверх». Что бы все это значило?

Через некоторое время Ралей собрался уходить. Потаскушка в гостинице сказала ему: «Приходи еще». Дженис сказала: «Мы больше никогда не увидимся». Сколько еще женщин, помимо этих двух, расставались с ним со словами надежды или отчаяния? Елизавета была королевой Англии; она сказала: «Сопровождайте меня завтра».

Белые царапины оставались на стекле, и каждому, кто на следующее утро отодвигал в сторону занавесь, они говорили о том, что взошла новая звезда.

Леди, которую Время всегда заставало врасплох…

Елизавета прогуливалась по террасе в Хэтфилде. Стоял ясный апрельский день. Свежий ветерок гнал по бледно-голубому небу редкие облака. Словно галионы проплывали они, то и дело накрывая солнце, так что королева попадала из тени в свет и снова в тень. Внизу на газоне желтые нарциссы, склоняясь под порывами ветра, будто солнышки, освещали ярко-зеленую траву, и зеленая листва легкой паутиной покрывала кусты боярышника.

Она ждала Ралея, которого не видела вот уже два месяца; королева хорошо себя чувствовала; в государственных делах не было ничего такого чрезвычайного, что могло бы тревожить ее; но то и дело она останавливалась в глубокой задумчивости и снова шла вперед, кусая губы и капризным жестом всплескивая руками, так что кольца и браслеты начинали звенеть на них. Нельзя быть старой в такое утро. Воздух насквозь пропитан флюидами молодости. Сам ветер прилетел сюда из юных стран Запада. Это утро и сознание того, что Ралей уже скачет к ней, вызывали трепетную дрожь в ее груди под украшенным драгоценностями корсажем. Но у нее была ясная голова, и она была достаточно честна перед собой, чтобы понимать, что эта дрожь не к лицу ей – ни по ее возрасту, ни по положению.