Александра Бушен - Молодой Верди. Рождение оперы

— Что скажете о спектакле, майор? — весело спросил Горецкий. — Моей дочери понравилась музыка.

Фон Ланцфельд поклонился.

— Ваше превосходительство, я скажу об этой музыке так: это не парад, а настоящая война!

Горецкий насупил седые брови:

— То есть?

— То есть, ваше превосходительство, я хочу сказать, что такая музыка может содействовать взрыву пороховых погребов!

Эльза опустила лорнет и отвернулась от сцены.

— Вот замечательное открытие! — засмеялась она. — Честь его принадлежит вам, майор? Оно, вероятно, изменит технику ведения войны. Музыка вместо адских машин и фугасов!

Фон Ланцфельд галантно изогнулся перед Эльзой.

— Прошу извинения, — сказал он, — не всякая музыка, не всякая! Я имел в виду ту музыку, которую мы только что слышали.

Эльза смеялась. Майор стоял перед ней, почтительно склонившись. У него было розовое, свежевыбритое лицо. Светлые волосы были разделены прямым пробором до самого затылка. Белый мундир плотно облегал крепкую фигуру. У майора были широкие плечи и тонкая талия, затянутая в корсет, как у женщины.

Эмилия Гаргантини сидела в глубине ложи. Время от времени она поднимала руку и вытирала платком уголки глаз. Девочки были предоставлены самим себе. Они были очень возбуждены и много аплодировали. Изредка они поглядывали на мать, как бы ища у нее сочувствия.

— Как хорошо, как хорошо! — восторженно повторяла Карлотта. — Что же ты не аплодируешь? — шепнула она сестре. — Боишься мамы? Смотри, он опять вышел кланяться. Я потеряла счет вызовам. Сосчитала до тридцати двух, а теперь спуталась. А ты не считаешь? Он ужасно печален. Почему бы это? Он написал такую замечательную музыку, и все так довольны!

Пеппина была сдержанна.

— Он пережил страшное горе, — сказала она, — у него умерли жена и дети.

— О, боже! Возможно ли? — Карлотта всплеснула руками. Плечи ее задрожали. Она заплакала.

— Карлотта, не надо, — ласково сказала сестра.

— Не могу, не могу, — сквозь слезы лепетала девочка. — Мне его слишком жалко!

Дверь в ложу приоткрылась. Пеппина нежно дотронулась до руки Карлотты.

— Успокойся! Мы не одни: к маме гости.

Вошли Люциан Манара и Энрико Чернуски. Оба были молоды. Обоих жизнь манила еще не изведанными радостями. Но оба были готовы отдать эту прекрасную, непрожитую жизнь за освобождение родины. И оба страстно желали того дня, когда родина потребует от них этой жертвы.

Карлотта с живостью обернулась и украдкой вытерла слезы. Потом она наклонилась к сестре. Маленькой ручкой в короткой розовой перчатке она отвела от щеки шелковистый каштановый локон.

— Пеппина, — зашептала она, волнуясь. — Скажи мне, почему Энрико называют Дантоном?

— Тише! — строго сказала Пеппина.

Джузеппина Аппиани рассеянно играла веером.

Иногда она закрывала им лицо. Щеки ее горели. Она была задумчива.

— Мой дорогой друг, — сказала она робко, точно чувствовала себя в чем-то виноватой, — мой дорогой друг, эта музыка кажется мне прекрасной!

Доницетти аплодировал, не переставая. Он был очень серьезен.

— Скажите лучше: эта музыка гениальна, — ответил он. Потом помолчал и снова повторил как будто для одного себя: — Гениальна!

Дверь в ложу Клары Маффеи открывалась и закрывалась. Завсегдатаи салона заходили приветствовать милую хозяйку. Делились впечатлениями. Алессандро Путтинати возмущался постановкой оперы: поблекшими декорациями, сборными костюмами. Только музыка, сильная и красочная, позволяла вынести зрелище этого распадающегося хлама. Джулио Каркано находил, что либретто сделано очень ловко, Солера безусловно многообещающий поэт! Франческо Гайэц напевал запомнившуюся ему тему из увертюры. Он был очень доволен. Он чувствовал себя помолодевшим. Прекрасная музыка! Героическая, проникновенная музыка!

Клара безвольно уронила руки на колени. Глаза ее были широко открыты. Лицо казалось спокойным. Но по щекам катились слезы. Она их не вытирала, и тяжелые капли скользили и падали одна за другой. Кларе казалось, что неизвестный ей бледный и внешне ничем не примечательный композитор — всемогущий маг и волшебник. Он точно подслушал ее самые сокровенные мысли. Подслушал и превратил их в музыку. И теперь эти мысли-мечты живут новой, преображенной жизнью. И в этой новой, лучезарной жизни они приобрели бессмертие.

— Кларина, дитя мое, — говорил ей муж, — мы должны радоваться. Нам удивительно посчастливилось. Мы присутствуем при рождении необыкновенного композитора. Какое интересное, своеобразное дарование!