Все за столом, кроме меня, перекрестились, но хозяин не заметил, что один из гостей не пошевельнулся, ибо широкоплечий рыцарь Джон потребовал перед началом пира усадить меня справа от него. Между тем, Эсташ де Маншикур продолжил свой рассказ:
— Я служил славному графу Раймонду и ехал, можно сказать, у него за плечами. И я своими ушами слышал, как он воскликнул в отчаянии, когда узнал о том, что король уже слезает с седла: «Всемогущий Боже! Война окончена! Королевству тоже конец! А мы все — мертвецы. Пусть святой отец начнет отпевание!» Он имел в виду епископа Акры, который был с войском и вез великую реликвию — Животворящий Крест Господень. Но делать было нечего. Стан расположился у врат ада: вокруг — ни живой травинки, ни ручейка, ни гнилой лужицы в козьем копытце. Все смельчаки, пытавшиеся добыть воду, были пойманы и убиты сарацинами. А ночью нас заволокло еще и адским дымом: по приказу султана сарацины подожгли внизу сухую траву и кустарник. На рассвете мы увидели, что холм окружен бесчисленными врагами со всех сторон.
Что говорить — исход сражения был предрешен. Но надо отдать должное даже храмовникам. Все бились, не думая о неизбежном поражении и забыв о смертельной жажде. Двенадцать раз на нас наваливались сарацины, будто железная саранча Судного Дня [119] В Апокалипсисе сказано, что перед Страшным Судом появится чудовищного вида саранча: «…лица же ее — как лица человеческие… На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее — как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну…» (Откровение 9; 7, 9).
, и двенадцать раз мы отбрасывали их. Наконец король Ги обратился к графу Раймонду с просьбой возглавить войско и повести его на отчаянный прорыв. И вот славный граф Раймонд собрал нас в клин и помчался на врага. Однако полководец султана… не помню его имени..
— Таки ад-Дин, — с готовностью подсказал я.
Эсташ Лысый сердито посмотрел на меня и продолжил:
— Пусть будет Таки ад-Дин… Он применил хитрость. Мужество — далеко не главное из достоинств сарацин, если таковые у них имеются. Сарацины страшатся столкновений с врагом лоб в лоб. Один рыцарь в бою сильнее десяти неверных, как медведь сильнее всех пчел, живущих в дупле дерева… Но, как известно, пчелы имеют некоторые тактические преимущества. Так вот, по приказу своего полководца сарацины расступились, и мы пролетели в промежуток между ними, как в яму, а когда развернулись, то увидели, что отрезаны от короля и храмовников.
«Виноват король! — закричал граф Раймонд. — Сам Господь показал нам, что Лузиньян — дурной правитель! Погибать глупо! Мы уйдем и соберем новые силы!»
Граф Раймонд, скажу я вам, никогда не считал Лузиньяна достойным иерусалимской короны. Граф решил, что того наконец настигло справедливое наказанье Божье и помешать этому наказанью значит бесславно сгубить себя и всех доблестных рыцарей.
И мы поспешили с поля сражения в Триполи. Так и спаслись в тот проклятый день… Отчасти благодаря военной хитрости сарацин. Впрочем, все равно мы потом были наказаны… Я попал в плен, когда вместе с двадцатью рыцарями графа поспешил на помощь осажденному Иерусалиму. Нас накрыли, как перепелов, в одном маленьком ущелье… Вот и вся история.
— А как же графиня Эскива? — полюбопытствовала Катарина, ибо судьба княгини волновала ее куда больше, чем судьбы несчастных рыцарей.
— А что графиня Эскива? — хмуро усмехнулся рыцарь Эсташ. — Узнав о беде, она открыла ворота крепости и явилась к султану. Тот принял ее со всеми почестями, успокоил, потом порадовал ее дорогими подарками и отпустил в Триполи, к своему супругу, приставив к ней для охраны четырех пленных рыцарей, которые, наверно, обезумели от счастья. Я полагаю так: если бы она сразу сдала город, то получила бы столь же любезный прием и оказалась бы в объятиях мужа еще в Сефории. Тогда все могло бы сложиться иначе…
— Жаль все-таки, что никто из вас не видел, как султан встретил княгиню, — к еще большему неудовольствию Эсташа Лысого, вздохнула Катарина.
Тут я не выдержал и вступил в разговор:
— Этот прием посчастливилось увидеть мне.
Все сидевшие за столом посмотрели на меня с большим удивлением, хотя ничего удивительного в этом не было — тем более для рыцарей.
— Неужели вы тоже сражались в той битве? — с некоторым ехидством изумилась лукавая монахиня. — Наверно, вы долго возносили благодарственные молитвы, когда султан сохранил вам жизнь…
— Видите ли, сестра Катарина. — обратился я к ней, точь-в-точь как рыцарь Эсташ. — В ту пору мне было четырнадцать лет, и в такое грозное сражение я не был отпущен. Я наблюдал за ним со стороны… Вместе со старшим сыном султана, аль-Афдалем, которому было в ту пору шестнадцать.
Читать дальше