Зиновий Фазин - Последний рубеж

И относилось это — кто знал, улыбался, — к Ллойд-Джорджу, Клемансо и прочим господам из «Антанты». Злобная критика всего, что предпринималось в Советской Республике, пустые слова о мировой цивилизации, но зато щедрая помощь врагам русской революции — вот что высмеивалось в пластинке.

Был серенький, совсем не майский полуденный час, когда Орлик, хорошенько выспавшись после ночных переживаний и утомительной работы на починке моста в течение всей ночи, протер глаза и огляделся.

Мы до сих пор не имели повода сказать, что спали пассажиры теплушек на трехъярусных нарах, сбитых из почти совсем не оструганных досок. Вот на таких нарах маялись уже пятые сутки и Орлик с Катей. Кому было жестко лежать, тот еще при выезде эшелона из Мелитополя постелил себе сена или соломы, и на первых порах в теплушках, надо отметить, запах стоял упоительный.

Постелью нашим героям служили их шинельки, а подушку заменяла солдатская вещевая сумка. У Орлика там были банки с консервами, мешочки с патронами, сухари, сахар и немного крупы. Ни к сахару, ни к крупе он не притрагивался. Вое это предназначалось в подарок питерским детям. У Кати был свой запас подарков — две рубашечки, которые она успела раздобыть перед отъездом у своих поклонников из штабных снабженцев, мешочек соли и с десяток коробок спичек. А за соль и спички всё можно было купить.

«А где же Катька?» — спрашивал себя Орлик. В теплушке ее не было. Но Орлику бросилось в глаза нечто странное: на нарах, на том месте, которое принадлежало Ласочке, поверх ее шинели лежала чугунная фигурка гномика — того самого, которого бандиты выкинули прошлой ночью из одной теплушки при налете.

Орлик поглядел, потрогал гномика, даже попытался взвесить в руке. Пожалуй, с пуд будет в этой штуке. Только зачем она понадобилась Кате?

На Орлика напала вялость, движения его были медленными и ленивыми. Он чересчур крепко выспался и оттого туго соображал.

Фигурка эта… Так видел же он, как она валялась у рельсов ночью, и Катя видела. Потом кто-то поднял гномика, унес обратно в теплушку, и тем дело кончилось.

— Катька, ты зачем притащила эту куклу? — спросил Орлик, хотя за отсутствием того, кто мог бы ему все объяснить, ответа получить не мог.

Из теплушки Орлик выбрался на землю по приставной лесенке, а до сих пор вполне обходился без нее. Этой лесенкой пользовались преимущественно бабы, старики и хворые. Вот Орлик наш и был сегодня вроде бы хворым, а то бы просто сиганул вниз одним махом.

Земля блестела лужами, и в них уныло отражалось низко нависшее небо. Дождик прошел, но погода не разгуливалась, и весь мир, казалось, заполонила туманная сырость, и почему-то сильно пахло самоварным дымом.

Через две-три минуты Орлик уже был у реки. Мост красовался новыми стропилами и кое-как, с грехом пополам, мог уже считаться годным для проезда эшелона, но теперь дело было за паровозом. Бандиты при налете и его повредили, чертовы души. Вот и жди, пока из узловой станции Синельниково пришлют другой паровоз, когда таковая возможность представится.

А базар тем временем еще больше разросся, и там, где выстроились торговые ряды возов, бричек и шарабанов, оживленный шум и гам не утихали.

Ничего решительно Орлик не собирался покупать, он ненавидел всякую торговлю, считая ее делом попросту буржуйским, но душа сельского хлопца — то есть, простите, мы-то знаем, кто он был на самом деле — все же сказывалась.

Приятно же видеть изобилие! На возах уже успели появиться и макитры, и горшки, и глечики для топленого молока, и яблоки, и всякая другая всячина, милая глазу деревенского человека. Ну на ленты и бусы Орлик, конечно, не смотрел. Но у самовара постоял и спросил у продавца:

— А почем же он, дядька?

— Та вы же не купите!

— Может, и куплю, — ответил Орлик с хитрой ухмылкой. — Ну, говорите же цену!

Цена была названа: двадцать две тысячи.

— Спекуляция! — покачал головой Орлик и пошел дальше.

Украинский язык он знал, но предпочитал больше говорить по-русски, хотя и не обходился и без словечек родного языка. Иные торговцы с опаской поглядывали на юного кавалериста, на его револьвер, шашку и красную эмалевую звезду, уже облезлую и кое-как ниточками прикрепленную к нагрудному карману гимнастерки. На вопрос, куда же ты едешь, красный боец, он отвечал честно: так и так, в Таврии трудовые колонии будут для питерских детишек, и вот он с товарищем едет этих ребят забирать.

— А чи не брешешь ты, кавалерист?