Поставил он курень в распадке возле речных камышей. Долго приглядывался к туркменам, которые жили поодаль, стал захаживать к ним, познакомился. А потом женился казак на туркменке, наплодил сыновей, дочерей и внуков. И одним из этих внуков стал Нияз-бек. Смелый и ловкий джигит, преданный умом и сердцем туркменам, он всё же всякий раз выделял себя, стоило только появиться в ауле какому-то казаку или заговорить о них. Он и здесь, на Аграхани, как только остановились казаки на отдых, сразу же начал кичиться. Сейчас же, когда речь зашла об ауле Эндери, Нияз-бек подскочил от радости, предвкушая, с каким знанием дела расскажет он братьям Берекам и другим сидящим около них джигитам об ауле Эндери. А сведения об этом ауле почерпнул он ещё в детстве от своего деда.
Нияз-бек снисходительной улыбкой одарил Береков и гордо произнёс:
— Пусть знают мой дорогой хан Берек и брат его Мурад, что слово Эндери по-русски означает Андрей. А откуда взялся на Тереке Андрей, я сейчас вам расскажу… Ты правильно сказал, Берек-ага, что Иван Грозный послал на Терек казаков — там они поселились. Но вот что добавлю к твоим словам. Когда осели казаки здесь, в Тёрках, то стали нападать на них горцы. Спускались к морю с верховьев Терека, сжигали хутора и целые станицы. Тогда царь Иван Грозный призвал к себе донского атамана Ермака и сказал ему: «Не чинись долго со своим донским народом, отправь на Терек выше Терков какую-либо станицу». Ермак Тимофеевич думал-думал, кого послать на Кавказ, и приехал на Дон в станицу Гребенскую, к верному сподвижнику Андрею Шадру. «Не гневись, друг, но придётся тебе со всем твоим казацким кругом идти на Кавказ, за средний Терек, оттуда горцы нашим казакам в Тёрках житья не дают!» — «А ты бы сам и пошёл туда», — отвечал Андрей. Слово за слово, и схватились между собой атаманы. Ермак сильнее оказался: погнал Шадра с его людьми вниз к Черкасску, а оттуда к Кавказским горам. Вот так и оказался на среднем Тереке Андрей Шадр. Когда же кавказские горцы погнали оттуда казаков, то и называть стали ту станицу по-своему — Эндери…
Нияз-бек замолчал и посмотрел на туркмен с гордым достоинством. Берек-хан почувствовал это и сказал с вызовом:
— Ты всё время кичишься, показываешь себя казаком, и перед казаками юлишь, как верный их пёс. Но скажи мне, почему все их атаманы носят папаху «трухменку»? Почему, прежде чем встать на круг и вести о казаками разговор, кладут эту «трухменку» наземь, бросают на неё саблю — и тогда уже приступают к делу! Скажи, отчего такая честь туркменской папахе? Калмыцкие и киргиз-кайсакские малахаи куда дороже «трухменки», русские боярки тоже, а вот не захотели донские атаманы носить их, выбрали «трухменку».
— Берек-ага, наверное, донские казаки больше любят ягнят, — рассудил Нияз-бек. — Что ещё могу ответить на твой вопрос.
— Нет, Нияз-бек, тут дело не в каракуле, а в другом. Не только шапки-трухменки роднят нас, по и обычаи некоторые, и сам образ жизни. Вот, например, у донских казаков, как и у нас, тоже женятся несколько раз. Но чтобы оставить прежнюю жену, выходят на площадь и кричат: «Она мне больше не «жена». И туркмены выходят на мейдан и объявляют: «Талак — она мне больше не жена!» Не говорил ли твой дед, что в старое время туркмены и казаки в одних селениях жили?
— Нет, такого я не слышал от своего деда, — признался Нияз-бек. — Но в твоих словах, Берек-ага, есть истина. Надо подумать…
— Жаль, что твой дед раньше времени с Доиа бежал, — съязвил Мурад. — Он мог бы узнать и об этой тайне. А теперь думай да догадывайся…
— Мурад-джан, не сегодня-завтра двинемся в Эндери, там ты и узнаешь все истины, — с обидой отозвался Нияз-бек.
— Ладно, джигиты, не будем ссориться по всяким пустякам. Ложитесь спать, набирайтесь сил, путь к Эндери долгий и трудный. — Берек-хан хлопнул ладонями по коленям, отошёл от костра и лёг на попону, подложив под голову седло.
Боевой клич походных рожков поднял степняков на рассвете. Зазвенело туг и там — ожили биваки, ожил весь лагерь: тысячи голосов смешались с конским ржаньем. Бросились донцы, калмыки, туркмены в строй. Командиры на скакунах помчались к царским шатрам.
На ногах вся свита Петра Великого и сам он. Чакдор-Чжаб — калмыцкий полководец — сказал туркменскому хану Береку, когда остановились напротив шатра:
— Слава Богу, государь дал отдохнуть нашим джигитам. Со свежей-то головой да с пустым животом легко будет.
— Вах, тайдша, хорошо тебе, а я держу за пазухой целый месяц бумагу и никак к государю императору приблизиться не могу. Твой отец Аюка-хан сказал мне, будто бы хлопотал о туркменах перед великим Петром, и царь пообещал выслушать меня. Но когда он вспомнит обо мне… Разве ему до меня?
Читать дальше