Валентин Рыбин - Азиаты

— Лето настало, благодать. Сады цветут, пчёлки жужжат. Не проехать ли нам, Нефёд, по калмыцкой степи да посмотреть, как живёт наш старый хан Аюка? Не пора ли его на покой отправить и другого посадить. Стар уж больно. Пользы от него нет, а вреда много. Ну-да ладно, путь неблизок, дорогой обо всём поговорим…

Волынский с Кудрявцевым выехали в сопровождении четырёхсот казаков. Губернатор в коляске, личная охрана по обеим сторонам. Сам Нефёд тоже сбоку на коне. Свора борзых собак с гайдуками — впереди.

— Думается мне, ваше превосходительство, — начал разговор Кудрявцев, но увидев злые глаза губернатора, отскочил от коляски, словно языком лизнул раскалённое железо.

— Как смеешь, поручик! — вскричал Волынский. — Или тебе не известно, что по чину я полковник, а по императорской табели генерал-адъютант?!

— Прошу прошения, господин генерал-адъютант.

— Ну то-то же… Говори, я слушаю.

— Думается мне, господин генерал-адъютант, пока ещё Аюка-хан не разобрался — кого из детей или внуков на калмыцкий трон посадить, — надо сыскать на это почётное место подходящего нам калмыка. Такого, чтобы во всём нам подчинялся.

— Есть ли у тебя таковой на примете?

— Есть, господин генерал-адъютант. Это племянник хана Аюки Дарджи Назаров. Ласковый и исполнительный, как пёс. Иной раз только в зубы ему посмотришь, а он уже знает, чего от него хотят. При его преданности мы могли бы управлять калмыками, как своими холопами. — Кудрявцев тихо засмеялся, словно предвкушая в недалёком будущем полное счастье.

Волынский слышал, сколь неоднородно калмыцкое племя. В прошлые годы, когда казаков поднимал Разин, много калмыков пошло за ним. Не все подчинились царскому указу, не стали воевать против восставших. Позже, когда в 1705 году астраханские староверы на Петра поднялись, калмыки опять же разобщились. Аюка на «ста вожжах» их держал, чтобы служили царю русскому, но тщетно. А. что может сделать с этим своенравным племенем какой-то племянник хана? Растерзают его сыновья Аюки — и только. Волынский, поразмыслив о престолонаследниках на калмыцкий трон, высказал Кудрявцеву всё, что о них думал. Поручик не согласился:

— Ну что вы, господин генерал-адъютант, только Дарджи Назаров и может помирить всех наследников — никому из них не обидно будет. А то ведь каждый себя ханом видит.

К концу дня завиднелся калмыцкий улус. Солнце скрылось за горизонтом, озарив ковыльную степь и множество юрт с пасущимися вокруг них лошадями. Десятка два калмыцких отроков на конях выскочили навстречу губернаторскому отряду, в мгновенье ока сообразили, кто это едет и откуда, и, повернув коней, помчались назад. Вскоре оттуда выехали другие калмыки в нарядных ярких одеждах. И кони под ними были отнюдь не калмыцкие, а серые и карие аргамаки кабардинской породы. В лёгком бархатном халате синего цвета, в такой же шапке, опушённой мехом, и белых сапожках предстал перед Волынским младший сын хана Церен-Дондук. Соскочив с коня, он жестом заставил покинуть сёдла свою свиту, и все расшаркались в низком поклоне. Церен-Дондук начал длинно высказывать свои верноподданнические чувства российскому императору и его астраханскому наместнику, а в это время, горбясь, спешил от белой юрты к губернатору сам Аюка-хан. Борзые было бросились на него с отчаянным лаем, но псари окриками остановили их. Старый хан был в простой одежде — видно не ожидал приезда высокого гостя, и, кланяясь губернатору, произнёс тысячу извинений за свой нищенский вид. Волынский, не слушая, в чём состоят его извинения, с грубым озорством спросил:

— Скрипят ещё твои старые кости? А я — то, как увидел вместо тебя твоего младшего сына, грешным делом подумал: уж не отдал ли Богу душу хан Аюка?

— Жив пока, слава Богу. Проживу ещё лет двадцать-тридцать, если оберегать меня будете, — серьёзно пообещал Аюка, отчего Волынский, удивлённо выпятил нижнюю губу и задал вопрос:

— От кого оберегать-то?

— Сыновей, внуков, племянников много развелось; каждый ждёт не дождётся, когда я умру. Не столкнули бы раньше времени в могилу.

— Не бойся, хан, сыновьям и внукам мы твой трон не отдадим, — пообещал Волынский, направляясь к белой юрте и увлекая за собой Аюку, Кудрявцева и Церен-Дондука, который от слов губернатора побледнел и нахмурился.

Гости сели на ковёр, Аюка-хан устроился в кресле. Ханские слуги засуетились на дворе, готовя для губернатора угощение. А пока подали кумыс в деревянных чашах. Волынский отхлебнул из чаши и остановил взгляд на Люке.