Евгений Салиас - Петербургское действо

Наконецъ, голштинецъ обругалъ рейторовъ и не велѣлъ себя трогать. Они отступили вѣжливо на шагъ и стали — руки по швамъ.

Ротмейстеръ просидѣлъ нѣсколько минутъ неподвижно очевидно раздумывая, что дѣлать? Наконецъ, ничего вѣроятно не придумавъ дѣльнаго, онъ вдругъ поднялъ руки вверхъ, какъ бы призывая небо во свидѣтели невѣроятнаго происшествія, и воскликнулъ съ полнымъ отчаяніемъ въ голосѣ:

— Gott! Was fur eine dumme geschichte!!

Оставалось положительно одно — ѣхать тотчасъ въ Петербургъ, къ мѣднику или слесарю, распиливать свою новую каску… Но какъ ѣхать?! По морозу! Сверхъ миски — теплая шапка не влѣзетъ! Отчаяніе Голштинца взяло однако верхъ надъ самолюбіемъ и онъ, выпросивъ тулупъ у Дегтерева, велѣлъ себѣ закутать имъ голову вмѣстѣ съ миской… Рейторы его обвязали наглухо, вывели подъ руки, какъ слѣпаго, и посадили въ санки. Ротмейстеръ рѣшился въ этомъ видѣ ѣхать прямо съ принцу голтшинскому, Георгу, дядѣ государя, жаловаться на неизвѣстныхъ озорниковъ и требовать примѣрнаго наказанія.

Дегтеревъ разумѣется, не сказалъ ему имени силачей, отзываясь незнаніемъ, а самъ офицеръ не запомнилъ русскую, вскользь слышанную, фамилію. Вензель Г. О., вырѣзанный на посудинѣ, онъ видѣть у себя на затылкѣ конечно не могъ.

Когда ротмейстеръ чудищемъ съ огромной головой отъѣхалъ отъ постоялаго двора, Дегтеревъ, уже не сдерживая хохота, вернулся въ горницу, гдѣ жена подтирала полъ и прибирала остатки растоптанной рыбы…

— Ай да Григорій Григорьевичъ! Вотъ эдакъ-то бы ихъ всѣхъ рамбовскихъ. Они нашего брата поѣдомъ ѣдятъ!.. Не хуже Бироновыхъ языковъ. Спасибо хоть этого поучили маленечко… A лихо! Ай лихо! Ха-ха-ха!

Дегтеревъ сѣлъ на лавку и началъ хохотать, придерживая животъ руками. Вскорѣ на его громовый хохотъ собрались всѣ работники отъ мала до велика со всего двора и слушали разсказъ хозяина.

— Горнадеры-то его… Ха-ха-ха. Одинъ въ эвту сторону, на себя тянетъ, а тотъ къ себѣ тащитъ, да оба мычатъ, а ноги-то у нихъ по мокрому полу ѣдутъ!.. A ротмистиръ-то глаза пучитъ, изъ-подъ миски-то… Ха-ха-ха! Охъ, батюшки! Животъ подвело. О-о-охъ! Умру!..

Батраки, глядя на хохотавшаго хозяина и, представивъ себѣ постепенно все происшедшее сейчасъ въ горницѣ, начали тоже громко хохотать.

— Этотъ сюда тащитъ, а энтотъ туда… A ноги-то… ноги-то — по полу ѣдутъ!.. безъ конца принимались повторять по очереди батраки, послѣ каждой паузы смѣха, будто стараясь вполнѣ разъяснить другъ другу всю штуку. И затѣмъ всѣ снова заливались здоровымъ хохотомъ, гремѣвшимъ на весь Красный Кабакъ.

У воротъ большаго дома Адмиралтейской площади, стоящаго между покатымъ берегомъ рѣки Невы и Галерной улицей, ходитъ часовой и отъ сильнаго мороза то и дѣло топочетъ ногами по ухоженному имъ снѣгу, ярко облитому луннымъ свѣтомъ. Здѣсь въ большихъ хоромахъ помѣщается прибывшій недавно въ Петербургъ принцъ Голштинскій Георгъ-Лудвигъ. Хотя уже четвертый часъ ночи, но въ двухъ окнахъ нижняго этажа видѣнъ свѣтъ… Горница эта съ освѣщенными окнами — прихожая и въ ней на ларяхъ сидятъ два рядовые преображенца. Они часовые, но, спокойно положивъ ружья около себя, сидятъ пользуясь тѣмъ, что весь домъ спитъ глубокимъ сномъ; даже двое дежурныхъ холоповъ, растянувшись также на ларяхъ, спятъ непробудно, опрокинувъ лохматыя головы, раскрывъ рты и богатырски похрапывая на всю прихожую и парадную лѣстницу. Рядовые эти — молодые люди, красивые, чисто одѣтые и щеголеватые съ виду. Обоимъ лѣтъ по двадцати и оба свѣтло-русые. Одинъ изъ нихъ съ лица по старше, плотнѣе, съ полнымъ круглымъ лицомъ и свѣтло синими глазами, тихо разсказываетъ товарищу длинную, давно начатую исторію. Это рядовой-преображенецъ — Державинъ.

Другой, слегка худощавый, но стройный и высокій, съ живымъ, но совершенно юнымъ, почти дѣтскимъ лицомъ, съ красивымъ орлинымъ носомъ и большими, блестящими, темно-голубыми глазами. Даже въ горницѣ, полуосвѣщенной дрожащимъ свѣтомъ нагорѣвшей свѣчи — глаза его блестятъ особенно ярко и придаютъ бѣлому, даже чрезъ-чуръ блѣдному, матовому лицу, какую-то особенную прелесть, живость и почти отвагу. Лицо это сразу поражаетъ красотой, хотя отчасти женственной. Онъ старается внимательно слушать товарища, но зачастую зѣваетъ и на его лицѣ видно сильное утомленіе; видно, что сонъ давно одолѣваетъ его на часахъ. Это тоже рядовой — Шепелевъ.

Державинъ кончалъ уже свой разсказъ о томъ, какъ недавно пріѣхалъ въ Петербургъ и нечаянно попалъ въ преображенцы.