— Дора, — сказал барон дрожащим голосом, — это твой ответ? Значит, твоё чувство ко мне прошло вместе с детством, между тем как моё разрастается всё сильнее и сильнее? Дора, неужели ты хочешь расстаться со мной? Неужели ты не любишь меня более? Я не могу поверить этому! Неужели наши детские игры, наши детские мечты, делавшие нас такими счастливыми, не могли бы сделать нас ещё более счастливыми в нашей будущей жизни? Неужели для нас не настанет снова весна?
Он протянул к девушке обе руки, она отстранилась ещё дальше, смертельно побледнев при этом.
— Не говори так, Фриц, — сказала она, вся дрожа, — мне больно думать об этом, так как это никогда, никогда не сбудется.
— Почему нет? — спросил он почти грозно.
— Потому что между нами стоит стена, между нами стоит всё, что только может разъединить два человеческих сердца: ты принадлежишь к высшему обществу, ты богат, знатен…
— Если я богат, — горячо воскликнул юноша, — то моего богатства хватит на нас обоих. И какое мне дело до того, принесёт ли избранница моего сердца какие-нибудь сокровища?
— Если бы только бедность, — проговорила она дрожащими губами, — это было бы ещё не так важно; но я принадлежу к низшему сословию, а твой отец, ты знаешь, — один из самых гордых, высокомерных дворян Голштинии. Я беднее дочери самого бедного подёнщика. У нищего есть его доброе имя, а на мне тяготеет позор, которым покрыли дом моего отца, что свело его с ума и привело в младенческое состояние. Твой отец ненавидит его, бедного, и если теперь не преследует, как делал это раньше, то всё же вся его гордость возмутилась бы при одной мысли, что ты хочешь предложить свою руку дочери презренного человека.
— Презренного! — воскликнул Фриц. — Разве твой отец не оправдан? Разве имя Элендсгейм не безупречно? Разве оно не стадо лозунгом для каждого юного сердца, стремящегося к новому, более свободному строю нашего общества?
— Нет, нет, мой друг, — возразила Дора, мрачно качая головой, — это не так!.. После долгих лет заключения мой отец был выпущен на свободу бароном Ревентловым, явившимся с полномочием от великого князя; расследование дела было прекращено, однако отца ведь освободили только как помилованного преступника и его честь не восстановлена; к прежней должности его тоже не вернули и его невиновности не признали; его рассудок помутился от тяжести позора, тяготеющего над ним.
— Но твой отец невиновен! — воскликнул молодой человек. — Всем известно, что он пострадал несправедливо, благодаря тому, что его оклеветали пред великим князем.
— Но неправота не искуплена, — заметила Дора с искрящимся взором. — Та клевета ещё до сих пор считается правдой, луч справедливости не пролил света в потрясённый ум несчастного, и во главе тех, кто подтверждает эту клевету и считает её до сих пор ещё правдой, стоит твой отец.
— А что если я открыто выступлю против этой клеветы и, несмотря на всё, предложу руку дочери оклеветанного и презренного человека? Если я, — возбуждённо воскликнул молодой человек, — пойду наперекор отцу и поставлю задачей своей жизни осуществить великие, благородные идеи, из-за которых твоего отца преследовали, оклеветали и погубили?
— Нет, никогда, — ответила Дора грустным, но решительным, непоколебимым тоном. — Между нами останется непреодолимая преграда; мой отец, некогда такой сильный, гордый и могущественный человек, пал так низко, что нуждается в помощи своей слабой, бессильной дочери, которая служит ему поддержкой и единственной радостью в его безотрадном существовании. Это — моя первая и единственная обязанность, и я никогда не променяю её на другое чувство.
— Значит, ты меня не любишь? — мрачно сказал юноша. — Скажи, что ты меня больше не любишь, что не хочешь сохранить прежнюю дружбу детства, что не можешь отвечать тому чувству, которое властно влечёт меня к тебе.
— Этого я не скажу, — ответила она, слегка краснея и глядя ему в глаза с глубокой искренностью.
— Так, значит, ты любишь меня? — воскликнул Фриц, порывисто заключая девушку в свои объятия. — Да и не могло бы быть иначе! Невозможно, чтобы в твоём сердце не сохранилось никаких воспоминаний о нашем детстве.
— Эти воспоминания никогда не изгладятся из моей памяти, — возразила она, — но вместе с тем я никогда не забуду, что моя жизнь принадлежит моему отцу; никогда дочь опозоренного человека не выйдет из той тьмы, которая укрывает её от взоров высокомерного презрения.
Несколько минут молодой человек стоял, скрестив руки и склонив голову на грудь; затем он встрепенулся, как будто осенённый внезапной мыслью.
Читать дальше