Дмитрий Дмитриев - Два императора

— Как?

— Как он угодил под арест, я подробно не знаю, знаю только, что его забрали сыщики в Москве…

— Надо постараться его освободить. А то, чёрт возьми, неловко!

— Вот в том-то и дело, что трудно!

— Губернатор приятель твоему отцу, попроси, он, наверное, освободит.

— Просил: говорит, что нельзя. Для отца бы губернатор сделал, но он не хочет просить, ссылаясь на виновность Николая.

— Виновен он точно, но всё-таки нельзя же оставлять его под арестом.

— Я вот о чём хочу просить тебя, Пётр Петрович: я еду провожать сестру и вернусь в Каменки дней через пять. Съезди, пожалуйста, ты в Кострому и повидайся с Николаем, расспроси его подробно обо всём.

— А меня допустят? — спросил у князя Пётр Петрович.

— Я напишу губернатору, он разрешит тебе свидание с Николаем.

— А когда мне ехать?

— Поезжай завтра. Прикажи запрячь себе тройку и поезжай.

— Как это — прикажи? Я тут не хозяин.

— Полно, Пётр Петрович, в доме моего отца всё к твоим услугам. Распоряжайся как хочешь…

Софья уехала со своим мужем в Москву, князь Сергей поехал провожать их. Проводить молодых собрались также почти все крестьяне из Каменков; провожали их с хлебом и солью и с пожеланиями счастья. Старый князь и княгиня со слезами несколько раз принимались крестить свою дочь.

— Леонид Николаевич, любите мою дочь, она стоит вашей любви, — крепко пожимая руки Прозорова, взволнованным голосом говорил князь Владимир Иванович. — Берегите её, голубчик, прошу вас.

— Напрасно просите: для счастия Софьи я готов отдать свою жизнь, — с чувством ответил Прозоров.

Тихо ехал экипаж «молодых» по княжескому двору, двор весь был запружён крестьянами, которые пришли проститься со своею «радельницей», некоторые бабы плакали и причитали. Так велика была любовь крепостных князя Гарина к Софье.

— Тише вы, что под лошадей-то лезете! — кричал на мужиков кучер, осаживая лошадей. — Сторонись, задавлю! Сторонись!

Народ расступился, кучер ударил по лошадям вожжами, те рванули и понеслись по утрамбованной мелким камнем дороге к Москве.

В тот же день в княжеской усадьбе произошло нечто особенное. Едва только проводили «молодых» и старый князь, усевшись в своём кабинете, стал читать какую-то книгу, как к нему вошёл старик Федотыч и тихо проговорил:

— Князинька, баба какая-то пришла и убедительно просила о себе доложить вашему сиятельству.

— Какая баба? — удивился князь.

— Кто её знает, лицо у ней что-то мне знакомо. Я видал её, князинька, а где — не припомню.

— Что ей надо?

— Не сказывает, только просит о себе доложить.

— Странно! Не из крепостных она? — задумчиво спросил князь у Федотыча.

— Нет, князинька, не из наших, вишь, дальняя она, из Москвы.

— Ну, впусти её, Федотыч.

В кабинет князя вошла Марья, мать Цыганова, бледная, встревоженная, с опухшими от слёз глазами. Она робко остановилась у двери, опустив свою голову.

Князь её не узнал: более двадцати лет не видал он Марьи, легко забыть в такое время. Когда он расстался с Марьей, она была молодая, черноокая красавица, а теперь перед ним стоит какая-то исхудалая женщина с истомлённым лицом, с глазами, выражающими страдание; во всей фигуре Марьи виднелось много горя и отчаяния.

Прозоров хоть и обещал старому князю не начинать дело о поисках Николая Цыганова, но по дороге в Москву заехал в Кострому к губернатору Сухову и просил его распорядиться о розыске Цыганова; губернатор обещал отыскать. Он знал, что Леонид Николаевич занимает в Москве довольно видное место, и постарался перед ним выслужиться, показать свою энергию в распорядительности. Он отрядил несколько сыщиков в Москву; тем удалось напасть на след молодого человека, жившего с матерью в окрестностях города, в маленькой квартирке. Сыщики, имея предписание от костромского губернатора о немедленном аресте Цыганова, просили у московской полиции содействия к поимке и аресту преступника; в глухую полночь нагрянули к Николаю Цыганову в гости и, не мешкая, увезли под конвоем в Кострому. Бедная Марья чуть не лишилась ума от горя. Она, стоя на коленях, со слезами просила не отрывать от её сердца единственного сына. Но сыщики и полицейские были неумолимы; сознавая, что слёзы матери не тронут их чёрствое сердце, она стала упрашивать хоть сказать ей, за что арестуют её сына; один из сыщиков, вероятно тронутый несчастием матери, сказал ей следующее:

— Он у важного князя Гарина выкрал дочь и держал её взаперти, за это твоего сына предадут суду, а если ты хочешь спасти его от наказания, иди к князю Гарину и проси у него милости.