Дмитрий Вонляр-Лярский - Грех у двери (Петербург)

Зато в одиночестве Репенин подчас не находил себя. Внутри становилось пусто. В душе, предоставленной самой себе, оказывались только беспомощные обрывки неясных намерений и желаний с какими-то прослойками обязанностей, принципов и ленивой благожелательности к ближнему.

Бывали иногда и часы провалов, без всяких дум и чувств. Он начинал тогда испытывать тяжесть своего тела и лет, вдруг остро ощущал почему-то свои руки, ноги. И смущённо сердился на это…

Сейчас, в одиночестве, Репенин чувствовал себя как раз таким, каким себя не любил. После плотного обеда и вина одолевала сонливая вялость. Ни желаний, ни мыслей. И тело казалось грузным, бессмысленным, точно чужим…

Упавшая на руку горка тепловатого пепла заставила нехотя пошевельнуться. Рядом, на столике, лежал большой прокуренный мундштук из пенки [7] Пенка — лёгкий огнестойкий минерал, из которого изготавливают курительные трубки. , изображавший гарцующего витязя. Репенин привычным движением, не глядя, нащупал его, вставил в отверстие на голове всадника остаток сигары и продолжал курить…

В соседней проходной послышались шаги. Дежуривший там старый камердинер закашлялся спросонья. Сиповатый его тенорок проскрипел угодливо:

— Пожалуйте, давно изволят быть дома.

— Неужели? Как это мило! — раздалось затем звонкое сопрано.

Репенин мгновенно преобразился. Вспомнилось разом, что он любим, счастлив и что жизнь вообще прекрасна.

Жена, Софи… Его восторгала её молодость, хрупкая, породистая красота, доверчивая покорность малейшему выказанному им желанию. А главное — он ощущал к ней ту бесконечную благодарность, какую всякий сорокалетний мужчина испытывает к влюблённой в него молоденькой красавице.

Софи провела вечер в гостях. Она вернулась весёлая, нарядная, вся в чём-то светлом и воздушном.

— Серёжа, подумай… — бросилась она к мужу и оживлённо, жизнерадостно, но сбивчиво, с очаровательным, чисто женским неумением отличать важное от неважного, принялась его забрасывать свежими светскими новостями. Она говорила с обычным, не совсем русским произношением, свойственным большинству петербургской знати.

Репенин не старался особенно вникать в рассказ жены. На душе было хорошо и весело уже просто потому, что он её видит, слышит и ощущает её присутствие.

— Могу себе представить, как тебе сегодня было трудно вырваться ко мне пораньше, — проговорила Софи с обожанием во взгляде.

Репенин, презиравший всякое лицемерие, замялся, не зная, что ответить. Софи его опередила:

— Ты хотел, Серёжа, доставить мне маленькую радость. А вот у меня тоже есть чем тебя порадовать.

Репенин влюблённо улыбнулся.

Софи деловито уселась на подлокотник его кресла.

— Тётя Ольга звана была сегодня завтракать в Аничков, — проговорила она, замедляя слова, как это делает ребёнок, желающий усилить впечатление от своего рассказа. — И представь себе, Мария Фёдоровна сказала ей: пусть Репенин не торопится с карьерой, скоро он получит прямо кавалергардов.

— А мне как раз сегодня предложен армейский полк, — сказал Репенин.

— Где?

— На самой границе, неподалёку от Вержболова.

— В таком захолустье! Хорошо, что вдовствующая государыня в память твоего покойного отца сама подумала о нас.

Репенин неодобрительно повёл усами:

— Отличие по службе только в память заслуг отца… В сорок лет не особенно, пожалуй, лестно.

— Серёжа, в тебе прямо… как это говорится… приниженность паче гордости! Кому же командовать тогда кавалергардами? — Она пожала плечами. — Без таких командиров, как графы Репенины, чем станут все эти блестящие полки?

Репенин удивлённо взглянул на жену. Красивая молодая женщина представлялась ему чем-то прелестно беззаботным и хрупким, вроде бабочки. И вдруг такое существо высказывает трезвое как будто суждение…

— Молодчина, ей-богу, молодчина!

И совсем по-товарищески он расцеловал Софи, не зная, как выразить иначе охватившее его чувство. Софи встала.

— Как у тебя здесь накурено, дышать нечем… Пойдём лучше ко мне.

Она взяла мужа за руки и потянула из кресла.

Репенин, подымаясь, стряхнул с вицмундира пепел и, обняв Софи, беспрекословно дал себя увести.

За дверью ожидали камердинер и выездной Софи с её меховой накидкой. Репенин незаметно отвёл руку, обнимавшую жену, и с деланной небрежностью засунул в боковой карман рейтуз. По старой холостой привычке он машинально повторил тот жест, который проделывал при случайной даме в кабинете ресторана, когда входил лакей. Поймав себя на этом, молодожён в замешательстве махнул прислуге: не провожать.