Александр Бруссуев - Не от мира сего 2

Илейко вытянул над собой правую руку и, растопырив пальцы, посмотрел сквозь них на лениво колыхающиеся далеко в выси верхушки сосен. Пальцы казались прозрачными, едва лишь оконтуренными. Зато даже маленький кусок неба своей синью был, словно, заодно с макушками деревьев. Надменен, далек и как-то тревожно могуществен. В то же самое время, стоило только сместить фокус зрения, как небеса и сосны превращались просто в свет, выгодно акцентирующий каждое движение не самого элегантного в мире пальца.

Илейко опустил руку и внимательно рассмотрел свою кисть, сгибая и разгибая ее в кулак. В голове не было ни одной мысли. С таким же успехом он мог бы пытаться созерцать свою стопу на ноге. Только задирать ее вверх и, тем более, формировать в кулак, вероятно, было бы несколько затруднительно.

Прошло уже несколько дней, как лив покинул берег Лови-озера, где нашли свое последнее пристанище друг и наставник Святогор и его жена красавица Пленка, где сестры Плеяды остались оплакивать своих родителей на печальной поминальной тризне. Двинулся он на запад, туда, где лес должен был встретиться с горами, где пенится своими водами источник Урд, понимаемый Илейкой "hurtti" (в переводе — задорный, примечание автора). Где-то там обитают норны, у которых Святогор в свое время одолжил булаву и зеркало. Три норны, три женщины — одна судьба. Причем, судьба чужая. В данном случае, его, Илейкина. Но не затем лив отправился в путь, чтобы норны связали ему прошлое, настоящее и будущее в целую картину его мира. Надо было идти, надо было вернуть не принадлежащие ему вещи.

Да и, вообще-то, интересно.

Вроде бы собирался возвращаться домой, вроде бы ощутил себя готовым, но снова приходится двигаться в другую сторону. И не то, чтобы это удручало.

Вокруг — самая яростная весна. Жизнь пробуждается и, кажется, что до осени еще столько времени, что можно успеть сделать все. Ну, или почти все. Во всяком случае, сходить к истокам Урда и благополучно вернуться домой — точно по силам. Верная старая кобыла Зараза помогает сокращать путь своей одной лошадиной силой, выдерживая равномерную скорость движения, от которой, вообще-то, дух не захватывает. Лошадь ходит пешком и никогда не выказывает желания пуститься в галоп или аллюр, не говоря уже об иноходи. Несет на себе пожитки — и то хорошо, и то — помощь. Зараза — друг, на которого можно положиться, как на самого себя. А сам себя порой способен так удивить, что просто диву даешься: я ли это?

Лошадь же не переживает попусту, свои копыта от нечего делать не рассматривает. Если она не беспокоится, значит — и человеку повода для волнений нет.

Идут себе по лесу, никого не трогают, никто их не трогает, и не видать этому лесу ни конца, ни края. Илейко даже как-то осоловел от такого передвижения. Пальцы свои на руке рассматривает, будто они ему особенно дороги.

Но деревья вокруг уж какие-то больно одинаковые. Илейко потрепал Заразу за холку, но та в ответ только пошевелила ушами и продолжала все также идти вперед, огибая попавшиеся кусты. Это ее движение тоже показалось знакомым, словно уже было не раз. Ощущение дежавю, понятное дело, случается иной раз у каждого. Только непонятно, почему.

Илейко отвлекся от созерцания самого себя и начал пристальнее глядеть вокруг. И обнаружил: вот ведь подлая человеческая натура — когда никуда не смотришь, думаешь ни о чем. Точнее — ни о чем не думаешь. Стоит только предложить себе исторгнуть хоть какие-то мысли об окружающем — хоть тресни, самые главные размышления о пальцах, какие они могучие, органичные и все заодно. Такие пальцы и терять жалко. При жизни, а особенно после смерти. Без них, родимых, жизнь скучна и на четверть теряет свой смысл.

Илейко потряс головой, отгоняя пургу, бушующую в его голове. Также поступила и Зараза, тряхнув гривой и укоризненно взглянув на хозяина: дальше-то что?

А дальше на тропе сидело несколько человек зайцев. Вообще-то, просто зайцев. Сидели кучно, непрерывно шевелили своими носами и поочередно выставляли уши, прислушиваясь. Вот лошадь, тяжело ступающую, как мамонт, они прослушали. Да и человек отнюдь не старался идти тихо, как гепард.

Илейко не мог припомнить из своей жизни случаев, подтверждавших утверждение, что заяц — животное стадное, предпочитает собираться в косяки и после этого храбро игнорировать человеческое появление. Лив озадаченно почесал в затылке, не в силах придумать, как быть с косыми, может, Мазаем обозваться? Длинные уши одновременно развернулись в сторону слабого шороха, какой иногда производят волосы и прореживаемые их пальцы. Заячьи носы смешно зашевелились, принюхиваясь к незнакомцам, будто готовясь чихать. Но с места не сходили!