Александр Бруссуев - Не от мира сего 2

— Хм, — сказал хозяин, не совсем ясно по какому поводу — то ли из-за музыки, то ли из-за сметаны.

— Круто, — сверкнув глазами, проговорила дочь. О чудо, она разговаривала нормальным девичьим голосом! Если бы и она блюла семейные традиции по поводу звуков низких регистров, то Садко оставалось бы разбить чужое кантеле о свою голову.

— Ладно, — пришел к выводу мужчина. — Принеси ему что-нибудь. И пусть идет, не то всех покупателей нам распугает.

Дочка сей же миг умчалась. Судя по тому, что она не попрощалась — обещала вернуться. Или, быть может, выросла такой некультурной.

Кот, сыто икая, прошел к двери и опять принялся гипнотизировать взглядом щеколду. На то, что девушка прибежала обратно с ворохом какой-то одежды, он и ухом не повел.

Музыканту было как-то стеснительно одеваться на глазах у почтенной публики, но она, эта публика, была догадливой — все отвернулись, даже хозяин. Тем более что в скромном зеркале прекрасно было видно, что пытается натянуть на себя парень.

Как ни странно, многое из одежды было впору, особенно женская расписная сорочка с рюшечками, которую по ошибке принесла девушка, и которую по ошибке натянул на себя Садко. Вещи были не новыми, но чистыми и тщательно заштопанными. Музыкант, одеваясь, ни разу не чихнул, что свидетельствовало в пользу пыли. Вернее — против нее. Также не пришлось сцепиться в отчаянной рукопашной схватке с молью, ввиду отсутствия противника. Словом, счастье подвалило, откуда и не ждали.

Облачившись в человеческую форму, Садко даже смахнул со лба каплю пота. В лавке было тепло, а музыкант вырядился, будто собирался идти пешком в Похъялу любоваться северным сиянием и горой Мера. Но надо было одевать на себя все, что может пригодиться зимой — второго такого шанса может уже и не быть.

Терзаемый нуждой, из его головы совсем вылетело то, что в ливонских деревнях просто так с одеждой не расстаются, пусть даже и споешь ты чудесную песню и при этом станцуешь диковинный танец. Обычай отдавать нищему вещи — это дань памяти. Памяти покойного дорогого человека.

Когда Садко сказал хозяевам слова признательности, у тех на глазах стояли слезы. Вот и помянули они погибшего сына и брата, вот и выразили последнее "прости" безвременно покинувшему их родному человеку.

— Я пойду? — спросил он, неловко пряча руки за спину, почему-то не решаясь запихать их в карманы. Кантеле было бережно положено на бочонок поверх случайной женской сорочки.

Ему никто не ответил, только Василиса взмахнула руками, но уже не злобно, а как-то устало: иди, мол, своей дорогой.

Садко открыл дверь, подождал, пока выйдет на улицу важный кот, и шагнул в будущее. Но, прежде чем ему удалось закрыть за собой дверь, хозяин лавки спросил:

— Как звать-то тебя?

— Зовите Садком.

Музыкант скинул на руку теплую овчину и пошел на берег Волхова проверять свои ловушки. У него освободилось масса средств, связанных с подготовкой к зимнему сезону. Об этом ему сказал желудок, заурчавший свои требования: телятина, свинятина, баранятина и козлятина. Впрочем, от козлятины можно и отказаться. Чай, не баре.

Садко словил в катиску лосося, что попадался не то, чтобы очень редко, но совсем нечасто. Он не стал относить свой улов на базар торговцам, что делал раньше, а пошел прямиком в трактир, правда, с заднего хода. Изловленный юркий человек, с неуловимым взглядом, отнесся к музыканту без возможной неприязни: добротно одетый молодой парень принес живую рыбину больших размеров. Человек сбегал за приказчиком, получил дежурную оплеуху и умчался по своим делам — за поленницу подсматривать, чем дело обернется.

Приказчику лосось понравился, ему не понравилось, что за него требуют денег. За похлебку отдавать свой улов Садко категорически отказался. Накостылять по шее странному рыбаку, видимо, не удастся — тот сам, кому хочешь, накостыляет.

— Еще принесешь?

— Не вопрос, — пожал плечами Садко, хотя прекрасно понимал, что улов — наполовину дело случая, прочее, оставив для мастерства.

Позвякивая медяками в кармане, он отправился на базар и отлично подкрепился супом из баранины, еще и денег осталось. Жизнь-то налаживается!

Выспавшись, как следует, в своем углу, к ночи он уже был готов снова спасать собак, решившихся на лишение себя жизни через повешение. Но Жужа на вторую попытку готов не был. Он подбежал к Садку, осторожно лизнул тому руку и отошел на почтительное расстояние.

— А не сыграть ли мне песню? — спросил музыкант темноту. Вокруг никого не было, даже кошки и вороны куда-то попрятались. Жужа навострил уши. Звук человеческого голоса воспринимался им, как предвестник удара палкой по хребту.