Лью Уоллес - Бен-Гур

Рано утром следующего дня Бен-Гур, не интересуясь городом, отправился искать дом Симонида. Через укрепленные ворота он прошел к непрерывной веренице верфей, и вдоль них — к Мосту Селевкидов, под которым остановился, чтобы осмотреться.

Прямо под мостом располагался дом купца — масса серого дикого камня, не претендующая на какой бы то ни было стиль и более всего напоминающая определение путешественника — утолщение стены, к которой примыкало здание. Две огромных двери в фасаде обеспечивали связь с верфью. Несколько отверстий выше дверей, забранные толстыми решетками, служили окнами. Растущие из трещин сорняки да, местами, черный мох — вот и все, что разнообразило голый камень.

Двери были открыты. В одну из них вносились товары, из другой — выносились; все это в непрекращающейся спешке.

На пристани лежали груды добра во всевозможных упаковках, между ними сновали группы полуобнаженных рабов.

Ниже моста стоял флот галер, нагружаемых и разгружаемых. Над каждой из них вился желтый флаг. Между флотом и пристанью, и от корабля к кораблю текли вереницы грузчиков.

Над мостом, на другой стороне реки, возвышались от самой воды стены имперского дворца, до последнего фута занимавшего остров. Однако, вопреки предсказанию почтенного попутчика, Бен-Гур едва заметил это удивительное сооружение. Сейчас он услышит, наконец, о своих родных — если, конечно, Симонид действительно был рабом его отца. Но признает ли этот человек такое? Ведь это значило бы расстаться с богатством и несравненной торговлей, о которой с такой очевидностью свидетельствовали пристань и река. И — что еще существеннее для купца — это значило бы пресечь свою карьеру в пике невероятной удачи и добровольно вернуться на положение раба. Сама мысль о таком требовании выглядела чудовищной наглостью. Если опустить дипломатические иносказания, это значило сказать: «Ты мой раб, отдай мне все, что имеешь, и себя самого».

И все же Бен-Гур находил силы для разговора в сознании своей правоты и в надежде, которая заполняла все его сердце. Если услышанная на корабле история верна — а он склонен был верить ей, — то Симонид принадлежал ему со всем своим имуществом, но Бен-Гур не думал о богатствах. Стоя у дверей, он говорил себе: «Пусть расскажет о матери и Тирзе, и я не посягну ни на его свободу, ни на деньги».

Он решительно вошел в дом.

Помещение было огромным складом, где в идеальном порядке возвышались на отведенных местах кучи и штабеля товаров. Хотя свет здесь был тускл, а воздух — душен, люди двигались с большой живостью, кое-где видны были работники с пилами и молотками, делающие ящики для погрузки на корабли. Он шел по проходу между штабелями, поражаясь тому, что человек, чей гений находил здесь такое очевидное подтверждение, мог быть рабом. Если это правда, то к какому классу он принадлежал? Если он еврей, то сын ли раба? Или должник, или сын должника? А может быть, продан в рабство по приговору суда как преступник? Однако все эти мысли ни в коей мере не умаляли уважения к купцу, растущего, как он замечал, с каждым шагом. Удивительным свойством нашего восхищения кем-то является то, что оно всегда ищет обстоятельств, его подтверждающих.

Наконец подошел человек и обратился со словами:

— Что тебе угодно?

— Я хотел бы увидеть купца Симонида.

— Иди за мной.

Миновав лабиринт проходов между уложенными товарами, они пробрались к лестнице, поднявшись по которой, Бен-Гур очутился на крыше склада, перед строением, которое нельзя было определить точнее, чем меньший каменный дом, построенный на большом и невидимый снизу. Огражденная низкой каменной стенкой крыша была похожа на террасу, покрытую, к удивлению пришельца, яркими цветами, из великолепия которых поднималось приземистое строение без окон и с одной дверью. К нему вела чисто выметенная дорожка, обсаженная кустами персидских роз в цвету. Вдыхая благоухания висячего сада, Бен-Гур пошел за своим провожатым.

Они миновали полутемный коридор и остановились перед приоткрытой портьерой. Приведший Бен-Гура громко произнес:

— Незнакомец желает увидеть хозяина.

Чистый голос ответил из комнаты:

— Во имя Бога, пусть войдет.

Римлянин мог бы назвать помещение, в которое вошел гость, атриумом. Стены были покрыты панелями, каждая панель походила на стеллаж в современном офисе, а каждая секция стеллажей была заполнена фолиантами, пожелтевшими от времени и долгого использования. Сверху и с боков панели обрамлялись белым и кремовым деревом, покрытым изумительной резьбой. Над карнизом из позолоченных шаров поднимался потолок павильонного стиля, переходящий в плоский купол из сотен пластинок фиолетовой слюды, пропускавших внутрь потоки смягченного света. Пол укрывали серые ковры, с таким длинным ворсом, что ноги вошедшего бесшумно утопали в нем.