Анатолий Левандовский: Потомок Микеланджело

И тут он вдруг вспомнил. Его ветераны, старые ворчуны, в дни, когда начались поражения, не раз говорили:

— Это потому, что он взял новую, немку. При старой мы всегда побеждали.

Теперь не было ни старой, ни новой, ни армии, ни короны, ни надежд.

Не было ничего.

…Он в отупении целыми днями бродил по пустым залам Елисейского дворца, пока не пришли какие-то люди и не сказали, что нужно «очистить помещение»: ведь теперь, отрекшись от престола, он был здесь посторонним, а посторонним здесь быть не разрешалось…

Ему советовали бежать в Америку, по стопам его боевого товарища генерала Моро. Но он на это не пошел, понимая, что через океан ему не прорваться и что враги все равно его достанут, даже в Америке.

Последняя хитрая идея, которая осенила его (она, как обычно, была не без примеси театральности), заключалась в обращении к английскому правительству, его вечному и беспощадному врагу. Отдаваясь английским властям с просьбой о гостеприимстве, льстя нерушимости британских принципов, он рассчитывал на великодушие врага.

Зряшный расчет.

Так когда-то (и, быть может, именно этим руководствовался бывший император французов) поступил вождь галлов Верцингеторикс, который после окончательного поражения, уповая на великодушие Цезаря, явился в римский лагерь, вручил победителю боевое оружие и сел у его ног.

Но «великодушный» Цезарь не помиловал Верцингеторикса. Его шесть лет протомили в римской тюрьме, после чего казнили.

Британское правительство оказалось не великодушнее Цезаря.

Наполеона заточили на маленький остров, затерянный в океане.

Держали под строжайшим надзором.

И оставили столько времени, сколько потребовалось, чтобы он успел продиктовать свои воспоминания.

Об остальном позаботилась болезнь.

Впрочем, есть мнение, что по распоряжению вышестоящих властей нелицеприятные стражи ускорили течение болезни.

Поразительное совпадение: Наполеон, как и Верцингеторикс, провел в неволе перед смертью шесть лет.

«Сто дней» промелькнули, как сон.

Началась вторая Реставрация.

Она обошлась французскому народу много дороже, чем первая.

И Бурбоны, и те, кто вновь посадил их на трон, пылали жаждой мести к «вероломным французам».

Страна подверглась оккупации.

На нее была наложена контрибуция в семьсот миллионов франков золотом.

Внутри страны начался жесточайший белый террор.

Одной из первых жертв его стал маршал Ней, талантливейший полководец Франции. Участь его разделили многие офицеры разных рангов.

У кормила правления оказались двое старых союзников — Талейран и Фуше.

А в Европе надолго утвердилась реакционная система, вдохновленная их общим хозяином — князем Клементом Меттернихом.

Эпоха реакции не задушила революционной борьбы, хотя заставила ее еще больше законспирироваться.

Естественно, дел и забот у Филиппа Буонарроти прибавилось.

Неутомимый, несмотря на годы, он отдался новой борьбе с обычной страстностью.

Он был на восемь лет старше Наполеона: в 1815 году, когда Наполеону исполнилось сорок шесть лет, Буонарроти было уже пятьдесят четыре.

Однако, вместо того чтобы по примеру своего друга-врага засесть за литературный труд, он еще долгих десять лет занимался тайной революционной деятельностью.

Но это могло бы стать темой для новой повести.

Наша же повесть окончена.

Вероятно, автору, будь он историк или беллетрист, всегда бывает трудно расставаться со своими героями.

Быть может, именно поэтому в старое доброе время существовал обычай: в эпилоге прощаться с главными действующими лицами, кратко сообщая о дальнейшей их судьбе.

Ныне мы рискнем вернуться к этой традиции и познакомим читателя с тем, как обошлась история с другими, прошедшими по страницам настоящей повести, героями и героинями.

Впрочем, о государственных деятелях, крупных функционерах наполеоновской эпохи много говорить не приходится: о них читатель может навести исчерпывающую справку в любой энциклопедии. Он узнает, в частности, что Талейран еще долго подвизался на политическом поприще, приумножал богатства и умер восьмидесяти четырех лет, оставив многомиллионное состояние; что его напарник Фуше не был столь счастлив в политике (подвело все то же «цареубийство») и окончил свои дни в изгнании, едва перешагнув за шестьдесят; что Паскье, в противовес своему бывшему начальнику Савари, прекрасно поладивший со всеми последующими правительствами, прожил почти столетие (95 лет), удостоился при Луи-Филиппе высших государственных должностей и даже академических лавров.