Берды Кербабаев - Чудом рождённый

— Что случилось?..

— Я забыл предложить вам снять пальто.

От воротника пахло духами. «Ландышами» — догадался Атабаев и вдруг подумал, что стенографистка очень молода. Девочка, почти школьница,

— Давно работаете?

— Не очень, — она покраснела.

— Сколько вам лет? Двадцать?

— Нет.

— Восемнадцать?

— Я не школьница. Мне двадцать три года. Но трудовой стаж у меня небольшой. Это верно. Если вам не подходит такая стенографистка, позвоните. Пришлют другую.

Как она краснеет. И лоб и шея. И такая чувствуется добросовестность. А ведь получить трехдневную работу для неё должно быть очень важно. Перчатки заштопаны, на локте старенького платья латочка.

— У меня работа совсем несложная, — сказал Атабаев. — Только задумываюсь иногда. Торопиться не надо. Наоборот, иногда придется сидеть и скучать.

Евгения Яковлевна вынула из портфеля линованую тетрадочку, остро отточенные карандаши. Расхаживая по комнате, Атабаев начал диктовать. На этот раз работа шла легко и быстро. Не отдавая себе отчета, Кайгысыз хотел подбодрить застенчивую девушку своей собранностью, деловитостью. Это помогало ему и самому. И мысли складывались лучше, и вспоминались самые интересные, характерные факты — состояние почти что вдохновенное. И казалось, что скромная безмолвная девушка, наклонившаяся над столом, подпирает его плечом.

Они пообедали вместе в номере и до вечера продолжали работать. На другой день работа шла также хорошо, а на третий Евгения Яковлевна запоздала. Атабаев волновался, пытался записывать свои мысли на бумаге, ничего не получалось.

Может быть, заболела? Как глупо, что не знает её адреса! И он снова и снова подходил к окну. Моросил мелкий московский дождик, сверху даже не видно людей, только черный атласный блеск мокрых зонтиков. Неужели не придет? Атабаев понимал, что дело вовсе теперь на в докладе: будет нарушена иллюзия существования вдвоем. Снова одиночество… Небо потемнело над площадью, крупный дождь забарабанил по зеленому наличнику. Атабаев распахнул окно. Капли упали на висок, на щеку, запах дождя, — какой-то особенный, московский, залах прибитой пыли и сырости. И такая тоска, необычная дневная тоска защемила сердце.

Зазвонил телефон. Знакомый милый голос:

— Извините меня, Константин Сергеевич! Я сегодня не смогу прийти. Посылают на конференцию Севморпути. Вам пришлют кого-нибудь другого.

— Как же так! Доклад брошен на полпути, я уже привык.

— Это не от меня зависит, Константин Сергеевич. Просто сегодня моя очередь работать на конференции…

Голос куда-то пропал. Атабаев вздрогнул. Вот так беспомощно и просто потерять её?

— Алло! Алло! Вы меня слышите?

— Прекрасно слышу, можно не кричать.

— Я прошу вас, сегодня же немедленно выходите из списков биржи труда! Совершенно серьёзно. Я устрою вас на работу. На постоянную. Слышите?

— На постоянную? И это серьёзно?.. Какой же вы хороший, Константин Сергеевич…

Потом, уже в Ашхабаде, спустя много времени, они вспоминали этот вечер и молчаливую прогулку по горбатым переулкам где-то между Покровкой и Яузой, и все несказанные вслух слова, и длинные месяцы разлуки, и короткие, пылкие письма, и как через полгода встречала его Евгения Яковлевна на Казанском вокзале в двадцатиградусный мороз, и как читали вслух в номере чеховские рассказы, и как вместе с мамой Евгении Яковлевны уехали в Ашхабад…

Теперь они уже больше не расставались. Евгения Яковлевна по-прежнему работала стенографисткой, но уже в ашхабадской рабоче-дехканской инспекции. Атабаеву по-прежнему приходилось часто выезжать. Вместе с ним обычно отправлялась Евгения Яковлевна. И в её сумочке по-прежнему лежала линованая тетрадочка и остро отточенные карандаши. Приходилось работать и по пути, в машине. Атабаева внезапно осеняла новая мысль и он говорил:

— Женечка, бери бумаги, начнем!

Так бывало и в поездке вдоль границы Копет-Дага. Так и в Красноводске, и на Кара-Богазе, и на Аму-Дарье…

А однажды, когда они приехали в Мары и промчались по Кавказской улице, Атабаев рассказал Жене, как чуть было не женился на дочери жандармского полковника. Она уже назначила день свадьбы и приказала перейти в православие. Хорошо, что началась революция и все семейство это исчезло.

— Значит, повезло? — тихо спросила Евгения Яковлевна.

— В личной жизни мне повезло дважды, — ответил Кайгысыз, обнимая жену за плечи.

После женитьбы у Атабаева появилась новая слабость: его привлекали теперь не только старики, но и дети. В поездке или в Ашхабаде, встречая ребенка, он останавливался, заговаривал, угощал конфетами, легко и быстро находил общий язык с ребятами всех возрастов, умел и рассмешить, и поговорить по душам. И будто оправдываясь, говорил жене: