Наталья Павлищева - Пенелопа и Одиссей. «Жди меня…»

Снова крики и голос Пенелопы:

— За то, что меня продавали и продавали и никто не заступился!

— За то, что пять лет я не знала покоя!

— За то, что три года не знала сна, распуская по ночам сделанное днем!

— Что я, лучшая ткачиха Эллады, портила свою работу!

— Что вы пять лет жрали, пили, спали, насиловали рабынь!

— За то, что я столько лет была вашей заложницей!

Снизу вдруг раздался голос Антиноя:

— А может, за то, что мы спали с тобой?

— А это тебе, любитель покупать мои секреты у продажных рабынь, расплачиваясь своими браслетами!

Но Антиной не зря приглядывался, он успел прикрыться скамьей и потому остался жив, стрела лишь поранила руку.

— Зря я оставила жизнь блевавшему, посиневшему, вытащенному из воды мальчишке, нужно было позволить утонуть! — Защититься от второй стрелы Антиной уже не успел, она пригвоздила красавца к стене.

Нашлись те, кто умолял о прощении, клялся, что вовсе не собирался жениться, что вернет все съеденное и выпитое, что возместит любой ущерб, выкупит любую изнасилованную рабыню…

Пенелопа вдруг почувствовала, что страшно устала. Вся ярость, ненависть, отчаянье, обида, скопленные годами, выплеснулись в виде метких выстрелов, обернулись побоищем женихов. Она расстреляла почти всех, Одиссей даже не рискнул мешать. Такой ярости он еще не видел, казалось, возрази он хоть словом, и так же будет нанизан на стрелу, точно жук.

Но после Антиноя Пенелопа выдохлась, она отбросила лук, в котором еще были стрелы, и, ни на кого не глядя, отправилась в спальню. Она не выходила оттуда до вечера.

Оставшиеся в живых женихи на коленях умоляли Одиссея пощадить, тот махнул рукой. Зато жестоко наказал служанок, в первую очередь предательницу Меланфо.

— Эвриклея, о чем говорил Антиной?

— Запало в душу? Не слушай, Одиссей, никаких наговоров на свою жену, Пенелопа была верна.

— А что за спасение на море?

— Это в Акарнании, Антиной за ней подглядывал, когда купалась, а потом стал тонуть, пришлось вытаскивать. Он еще мальчишкой был…

— Ты ничего не путаешь, при чем здесь Акарнания, как Пенелопа могла там купаться?

— И… Одиссей, ты многого не знаешь… Икарий давно в Акарнании живет, из Спарты изгнан, Пенелопа с Телемахом туда плавала, а чтобы здесь Евпейт власть не взял, Антиноя с собой прихватила.

Служанки отмывали мегарон, натирали стены песком, меняли подстилку на полу, драили перила и ступени лестницы… выносили сломанную мебель, меняли светильники…

Пенелопа вышла только к вечеру, бледная как мел, с синяками вокруг глаз. Оглядела уже чистый мегарон и тихо попросила:

— Пойдем к Лаэрту?

Одиссей согласился. Отправились к Лаэрту в его домик с садиком.

Лаэртида поразило то, как отчужденно держался Телемах, сын и мать избегали встречаться глазами, словно знали какую-то постыдную тайну. В голове Одиссея зароились ненужные мысли… Откуда ему знать, что однажды, еще ребенком, Телемах спросил: может ли она убить человека?

— Могу, если придется защищать свою или твою жизнь.

— А много людей?

— Тоже, если не будет другого выхода.

— А если будет, не убьешь?

— Нет.

Расстреляв женихов, Пенелопа встретилась глазами с сыном, он словно спрашивал:

«У тебя не было выбора?»

Как объяснить, что не женихов она расстреливала, а все то, что год за годом превращало ее жизнь в кошмар, делало ее саму покорной внешне, но звенящей тетивой внутри. Эта тетива когда-то должна была либо лопнуть, либо выстрелить. Появись Одиссей немного раньше или хотя бы признайся, что это он, бойни можно бы избежать, но царь Итаки не ожидал действий от жены, а она сорвалась.

Если бы Пенелопу спросили, жалеет ли о расстреле ненавистных женихов, ответила бы, что нет. Но вспоминать тоже не хотела.

Они не знали, как начать, просто не знали. Двадцать лет… Это безумно много, даже если ждешь каждый день, особенно если ждешь каждый день.

Как же давно, как безумно давно была их первая ночь!

— Ты сильно изменилась, Пенелопа…

У нее даже дыхание перехватило, неужели не мог промолчать?! Пусть бы подумал, но не говорил вслух! Конечно, изменилась, двадцать лет для женщины, да еще таких, не могут пройти незаметно. Да, постарела, она же не богиня, чтобы быть вечно молодой, не нимфа, она простая земная женщина, которая ждала любимого мужа два десятка лет.

— Стала еще красивей… в тебе появились боль и горечь… мудрость… Но это красит.

Она не знала, что отвечать, как относиться к этому признанию. Сказала то, что тысячу раз повторяла за время его отсутствия: