Роберт Штильмарк - Пассажир последнего рейса

— Извольте, — с готовностью согласился пассажир. — У меня в чемодане даже несколько старых фотографий найдется. Если разрешите — принесу.

Пока пассажир ходил за фотографиями, капитан сказал:

— Прошу вас всех, ребята, а особенно тебя, Иван Егорыч, до времени не называйте ни имени моего, ни фамилии. Нам с тобой, Егорыч, этот пассажир должен кое-что знакомое напомнить. Да вот он и воротился! Кладите сюда фотографии, их после рассказа поглядим.

Полуденное солнце вышло из-за облаков и так озарило все кругом, будто в огромном панорамном кинотеатре серый фильм вдруг сменился цветным. Осенние дали еще раздвинулись, яшемские колокольни стало видно простым глазом…

…Долго звучал в рубке голос пассажира. И пока он вел свою повесть, слушателям чудилось, будто менялась сама местность за высокими смотровыми стеклами.

Песчаные мели и перекаты перегородили вдруг обезводневшую Волгу. Словно и не проходили здесь трехъярусные теплоходы-громады. Пузатые купеческие пароходики зашлепали плицами колес вверх-вниз по волжскому стрежню мимо белых и красных бакенов с тусклыми керосиновыми фонариками.

Жестоким ветром прошлого смахнуло антенны с деревенских кровель. Лишь маковки церквей и часовен золотели в лиловых зорях над Волгой.

Но двое из тех, что сидели в рубке — капитан и старший штурвальный, — слушали рассказ по-иному, чем оба стажера! Для Юрки и его сменщика история пассажира была всего лишь страничкой из незнакомой книги о стародавнем! Те же двое слушали быль о том, что пережили сами.

Перед их мысленным взором возникали картины далекой молодости, почти позабытые в суете и сутолоке будней. Они вставали в памяти так явственно и реально, словно бежала перед ними на невидимом экране кинолента прожитых дней…

В Ярославском кадетском корпусе его звали макакой за имя Макар или поповичем за то, что отец его, Гавриил Антонович Владимирцев, был в российской армий полковым священником. Весной 1917 года тринадцатилетний Макар перешел в четвертый класс.

До февральских умопомрачительных событий — отречения царя и создания Временного правительства России — начальство корпуса кое-как справлялось с брожением в классах; после же февраля машина корпусной жизни стала понемногу разлаживаться.

Одноклассники Макара встретили февральскую революцию по-разному. Сыновья потомственных дворян, владельцев костромских и ярославских поместий, сговаривались не допустить снятия царского портрета в актовом зале. Вместе с верноподданными старшими воспитанниками-монархистами группа Макаровых одноклассников-дворян участвовала в устройстве тайных патрулей, избивавших всякого, кто смел не откозырять портрету обожаемого государя, принужденного бунтовщиками, жидами и студентами к отречению от престола. А когда портрет был все-таки снят и сам Директор корпуса появился на общем собрании в парадной форме с орденами на груди и алой ленточкой в знак верности революционному правительству князя Львова и господина Родзянко, кадеты-монархисты эскортировали выносимый портрет до дверей, а через несколько дней выкрали его из кладовой, чтобы впоследствии вернуть в зал. Недавно появившийся в корпусе политический комиссар из местных эсеров немного пошумел по поводу истории с портретом, но не слишком усердствовал. Виновники похищения обнаружены не были, на том дело и кончилось.

В одном классе с Макаром сидели за партами также дети купцов-мукомолов, текстильных фабрикантов, инженеров, учителей, владельцев пароходных компаний. Многие из этих воспитанников радовались революции, носили красные бантики и пели «Марсельезу». Среди всех этих интернов, то есть живущих в корпусе воспитанников-кадетов, оказался один попович — Макарий Гаврилович Владимирцев, угловатый и застенчивый мальчик. Политических воззрений он покамест не обрел, учился на казенном коште, редко выходил из училищных стен, потому что мать жила в Кинешме, а летом снимала две комнатки в Яшме, у своей двоюродной сестры, попадьи Серафимы Петровны.

Макару было велено звать ее тетенькой. Домик, окруженный яблонями и малиной, стоял почти на самом волжском откосе. Мимо крыльца спускалась с обрыва узкая крутая лесенка-стремянка, похожая на пароходную сходню. Под глинистым обрывом, заросшим мать-мачехой и иван-чаем, валялись дырявые рассохшиеся лодки и ржавые якоря всяких размеров. До них старались доплеснуть мелкие речные волны.