Джейсон Гудвин - Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

В XVII веке давлению капыкулу, стремящихся во что бы то ни стало пристроить своих сыновей во дворец, стало уже невозможно противостоять. В 1638 году была официально отменена дань мальчиками, а несколько лет спустя, в пятидесятые годы, империя обзавелась прозвищем, подобно Венеции — La Serenissima, «Светлейшей», или Мальте, для которой изгнанные с Родоса рыцари избрали эпитет La Humillima, «Смиреннейшая». Отныне за империей закрепился титул, по-османски звучавший как Bâb-ı Âli, а по-французски как La Sublime Porte [66] В традиционном русском переводе — Высокая Порта. — «Высокие врата». Конечно, появление этого нового имени, с одной стороны, говорило о том, что империя все сильнее интегрировалась в сообщество средиземноморских стран, но с другой — свидетельствовало о смещении баланса власти от султана, Великого турка, к его сановникам, ибо врата, о которых шла речь, были вратами резиденции великого визиря. В результате отмены живой дани стало возможным возникновение вельможных династий — и они не замедлили появиться. На протяжении пятидесяти лет, начиная с 1656 года, правительство находилось под контролем самой знаменитой из этих семей, настолько уверенной в своей силе, что один из ее представителей даже размышлял, не следует ли истребить всех потомков Османа, дабы придать слабеющей империи новые силы.

Основателем династии был один из последних мальчиков, забранных из христианских семей, и вплоть до 1656 года его карьера развивалась вполне традиционно. Благодаря умению искусно лавировать в мире дворцовых интриг, а также усердной службе как в столице, так и в провинциях, он достиг поста наместника Триполи, но в 1656 году, будучи уже семидесяти одного года от роду, он «жил частной и скромной жизнью в Константинополе, надеясь получить хотя бы самый скромный пашалык». Однако в столице у него было мало друзей. Он не был богат и не мог содержать свиту, положенную паше его ранга, отчего избегал появляться на публике.

Одна лишь смерть могла освободить капыкулу от долга повиновения. В 1656 году его призвала к себе валиде Турхан, мать юного Мехмеда IV. В течение предыдущих восьми лет из-за постоянной борьбы между дворцовыми группировками великие визири сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, так что должность эта стала смертельно опасной. Венецианцы, защищавшие от турок Крит, блокировали Дарданеллы. В Константинополь перестали приходить торговые суда, была перерезана связь с Египтом — житницей империи. 4 марта 1656 года войска в столице взбунтовались, требуя повышения жалованья (одним из последствий политической нестабильности было неуклонное снижение содержания серебра в монетах) и казни тридцати высокопоставленных сановников. Турхан уступила требованиям бунтовщиков, и несчастные, навлекшие на себя их гнев, были повешены на воротах Голубой мечети.

После этого Турхан в отчаянии вспомнила про Ахмеда Кёпрюлю, а тот, прежде чем дать согласие занять пост великого визиря, потребовал предоставить ему письменные гарантии, что султан не будет прислушиваться к толкам при дворе и что никто не будет вправе отменить приказ, исходящий от него, Кёпрюлю. Турхан уступила ему свое регентство, а юный султан Мехмед уехал из Константинополя в более спокойный Эдирне, где он и его преемники задержались на пятьдесят лет. Кёпрюлю незамедлительно продемонстрировал свой крутой нрав: казнил пашу, сдавшего венецианцам остров Тенедос, подавил восстание сипахи и провел в их войске жестокую чистку. Однако попутно он разбил венецианский флот, снял блокаду с Дарданелл и вернул империи Тенедос и Лемнос; склонный к непокорству Георге II Ракоци, князь Трансильвании был без промедления заменен более послушным правителем.

Мелек-паша, покровитель Эвлии Челеби, бывший в то время наместником одной из черноморских провинций, вскоре после прихода Кёпрюлю к власти получил от него письмо. «Я не забыл, — писал великий визирь, — что мы вместе росли и воспитывались в дворцовой школе и что нам обоим покровительствовал султан Мурад IV. Однако знай, что если проклятые казаки разграбят и сожгут хотя бы один город или деревню на побережье твоей провинции — клянусь Всевышним Аллахом, я не пощажу тебя, хотя и знаю о твоих немалых достоинствах, но сотру в порошок, дабы преподать урок всему миру. Так что будь настороже и охраняй берег. И еще: взыщи недоимки зерна с каждого района, ибо тебе, может быть, предстоит кормить армию ислама».

Мелек-паша сам одно время, хотя и совсем недолго, занимал пост великого визиря, так что тон письма его вовсе не обидел — напротив, скорее взбодрил и обнадежил. Кёпрюлю, заявил он Эвлии, не похож на предыдущих великих визирей. «Он многое перенес в жизни, испытал нужду, бедность и превратности судьбы, приобрел большой опыт, участвуя в военных кампаниях, и знает что почем в этом мире. Он гневлив и вечно всем недоволен, это правда. Но если ему удастся расправиться с мятежными секбанами, заполонившими анатолийские провинции, вернуть ценность деньгам, взыскать налоговые недоимки и предпринять военные кампании на суше — тогда, уверен, он восстановит порядок в османском государстве. Ибо, как тебе известно, в последнее время в здании османского государства возникли трещины», — тихо прибавил Мелек-паша.