Джейсон Гудвин - Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Османы не применяли к себе мерило прогресса. Сама эта идея была богохульной; в изречениях Пророка любой мог прочитать, что «всякое нововведение есть ошибка, а каждая ошибка ведет в адское пламя». Время шло по кругу, а не по прямой. Во время набега на Подолию в 1684 году Эвлия Челеби обнаружил, что грабит тот же самый дом, что грабил годом ранее; а когда он открыл шкаф в спальне, то ничуть не удивился, увидев там свой маленький топорик, который тогда обронил. [49] Эвлия — превосходное олицетворение презрения ко времени, которым был пропитан османский мир. Этот неутомимый путешественник, ученый и музыкант написал книгу, в которой есть место и подробным описаниям мест, в которых он побывал, и разгулу фантазии, и политическим филиппикам, и личным размышлениям (глава CCCLXX занимает шестьдесят два рукописных тома — несколько сотен печатных страниц). Его приятный певческий голос привлек внимание Мурада III, однако Эвлия не счел нужным воспользоваться этим и предпочел продолжить свои странствия по миру, который в его книге предстает полным чудес и грез — мимолетных видений, проникающих сквозь круги времени. Среди горцев Албании и Кавказа обычай кровной мести был укоренен не меньше, чем на Сардинии. Оскорбление всегда оставалось таким же свежим, как в день, когда оно было нанесено; месть переходила по наследству — честь могла быть восстановлена метким выстрелом и через сорок — шестьдесят, а то и через все сто лет. Когда Эдит Дурхем путешествовала по Албании в начале XX века, здешние суровые и независимые люди неизменно обходились с ней с непринужденной вежливостью, ибо самый страхолюдный арнаут был джентльменом. (Некоторые женщины, похоже, тоже были джентльменами: они одевались как мужчины, пахали землю и могли постоять за себя с оружием в руках.) Выяснилось, что они живут как птицы, засыпающие на закате и просыпающиеся с восходом солнца. Ни один албанец не соглашался признать, что летние ночи короче любых других. У них, как у всех, в сутках было двадцать четыре часа, но они были убеждены, что двенадцать из них всегда занимает день, а другие двенадцать — ночь. Эдит Дурхем зевала и клевала носом, сидя в кресле и ожидая, когда с наступлением темноты ей позволят лечь спать; на заре ее хозяева просыпались бодрые и отдохнувшие, сообщая друг другу, что славно выспались.

Дю Френ, молодой гугенот, в 1623 году побывавший в Стамбуле в составе посольской свиты, утверждал, что во всей Османской империи есть одни-единственные часы, установленные в общественном месте: они находились в Скопье и отбивали каждый час, что можно было счесть своего рода чудом, поскольку вообще-то колокольный звон и установка часов в общественных местах были запрещены. Великий визирь Ибрагим гордо носил прозвище Сокрушитель Колоколов Неверных, поскольку использовал в качестве якорей для своего понтонного моста через Дунай колокола, снятые со звонниц Буды. Одному европейцу, побывавшему в империи в XVI веке, чрезвычайно докучала манера янычар из его эскорта будить его за несколько часов до того, как отправиться в путь, пока он не понял, что все дело в том, что они просто не умеют точно определять время. Тогда он показал им свои часы и попросил спокойно отдыхать. Сначала им непросто было выполнять его просьбу, и по утрам они спали вполглаза. Однако через несколько дней они начали доверять европейскому гостю и пришли к общему мнению, что часы — замечательная штука, позволяющая хорошенько выспаться. [50] На обратном пути он угостил своих янычар сабайоном, после чего они сказали, что отнесут его в Буду на руках, если понадобится. Когда Бусбек хвалил турок за их всегдашнюю поразительную готовность заимствовать чужие полезные изобретения, он отметил, что это не распространяется на часы и книгопечатание, поскольку оба эти новшества, как он полагал, бросают вызов власти мулл.

Луна управляла движением караванов, в которых зарождался ислам, ибо по пустыне путешествовали ночью (турки называют утреннюю звезду Керван-Кыран, что значит «прерывающая путь каравана»). Луна была символом веры, и самый страшный для мусульман час наступал не в полночь, а в полдень. В этот момент дьявол поддевал мир своими рогами и готовился унести его прочь, но ему мешал сделать это возглас «Аллах велик!», который неслучайно раздавался с минаретов через несколько секунд после полудня.

Лунный календарь давал империи особенное чувство превосходства — он возвышал ее над грубым материальным миром, населенным райей — крестьянами с их бесконечным сельскохозяйственным круговоротом. Исламский мир обгонял солнце, так что порой священный месяц Рамазан выпадал на лето — нелегкое испытание для правоверных, которым от восхода до заката нельзя сглотнуть даже собственную слюну. Однако экстаз Рамазана преодолевает все привычные установления, дни становятся похожи на ночи, а ночи — на дни. Солнце всегда круглое, а луна убывает, превращаясь в дугу полумесяца, и снова растет. Луна являет людям иллюзорную сущность времени, ибо ее фазы — лишь видимость, на самом же деле она никогда не меняется.