Джейсон Гудвин - Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Офицеры, выстроенные во дворе резиденции аги янычар, чтобы поставить свои подписи на документе и принести присягу верности султану, сделали это с показным энтузиазмом после нескольких мгновений зловещей тишины. Едва первое реорганизованное подразделение приступило к учениям, как среди янычар начало зреть восстание, которое сложно было не предвидеть с самого начала. К солдатам готовы были присоединиться многие офицеры из тех, что поставили подписи под указом. Если мятеж не вспыхнул сразу, то лишь потому, что по янычарской традиции всякое восстание начиналось с переворачивания котлов.

Прошел месяц. В ночь на 15 июня 1826 года, за три дня до того, как войска по приказу султана должны были пройти перед ним, одетые в форму западного образца и маршируя на европейский манер, заговорщики начали объединяться в группы по два-три человека и направляться на Ипподром. Из казарм притащили котлы и сложили их в кучу. Утром с Ипподрома хлынула огромная толпа, янычары растеклись по улицам, требуя кровавого возмездия. Великому визирю передали, что солдаты отказываются выполнять «упражнения неверных» и требуют обезглавить причастных к составлению указа (похоже, уже одно лишь зрелище сооруженной из котлов пирамиды вселило в бунтовщиков полную уверенность в победе). В ответ глава правительства сказал только, что Аллах их покарает.

Махмуду постоянно докладывали о развитии событий, и вскоре он вернулся из летнего дворца на Босфоре в Топкапы, где его встретили паши и улема, в один голос кричавшие: «Победа или смерть!» Махмуд собственноручно развернул знамя Пророка, меж тем как по всей столице, вплоть до Перы и Ускюдара, были разосланы глашатаи, сообщавшие народу, что султан призывает всех подданных оказать ему помощь. Впрочем, это было уже излишне. В первом дворе дворца едва не вспыхнул бунт, когда очередные добровольцы обнаружили, что все оружие уже было роздано ученикам медресе.

Появление знамени Пророка обеспокоило янычар, и они выслали группу офицеров, чтобы те попробовали обговорить условия, на которых султан готов их простить, а также перегородили все подходы к Ипподрому. Великий визирь не принял делегацию; у источника Хорхор группу бунтовщиков обстреляли из двух пушек крупной картечью. Бунтовщики ринулись на Ипподром, а оттуда в казармы, где забаррикадировались, подперев двери тяжелыми камнями и оставив своих менее расторопных товарищей снаружи. Неизвестно, насколько жесткой реакции ожидали янычары от властей, потому что никто из них не пережил артиллерийского обстрела, обрушившегося на ворота казарм. Вскоре все здание было в огне, и те, кто не погиб от ядер и картечи, сгорели заживо.

Но многие янычары продолжали прятаться в различных частях города. Говорят, некоторые из них укрылись в топках константинопольских бань, [84] Считается, что именно они сочинили скорбные песни кюльхан-беев — то есть в буквальном переводе людей из топок. В этих песнях, которые поют до сих пор, оплакиваются славные деньки всевластия янычар. куда им тайком проносили еду убежденные в их правоте доброхоты. Другие нашли приют в Белградском лесу неподалеку от Константинополя, названном так, потому что некогда Мехмед Завоеватель поселил в тех местах множество сербов. Преданные правительству офицеры в гражданской одежде ходили по городу и указывали палачам переодетых янычар. Сотни тел были свалены под Янычарское дерево на Ипподроме. Чтобы выкурить мятежников, выжгли часть Белградского леса. Только в первый день было убито около десяти тысяч человек. В городе было введено военное положение, а 16 июня 1826 года диван издал указ, полностью упразднявший янычарский корпус, — его читали с мимбаров во время полуденной молитвы. В провинции были посланы конные татары, передавшие наместникам приказ конфисковать как государственную собственность все котлы янычарских полков и изгнать всех янычар из пределов империи. Под запретом оказалось само слово «янычар».

Янычарские могильные камни, увенчанные горделивым тюрбаном, были повалены. Около тысячи человек было казнено, в том числе известные разбойники и вожаки восставших, но простые янычары в основном уцелели, стараясь держаться как можно более незаметно. В тридцатые годы XIX века английский врач Аддисон видел нескольких бывших янычар, решившихся рассказать о своем прошлом, в доме для умалишенных. Много лет спустя еще один янычар жил в Дамаске, зарабатывая на хлеб изготовлением тростей — одну он каждый год дарил наместнику. По его словам, он прожил на свете сто пятьдесят лет. Старик отлично помнил свое прошлое вплоть до 1826 года, но после этого не мог вспомнить решительно ничего.