Джейсон Гудвин - Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Отношение Османской империи к зависимым от нее территориям отличалось инертностью, так что жители Рагузы, что для них вообще было весьма характерно, действовали на свой страх и риск. В конце XVI века они попали в тяжелое положение в связи с тем, что венецианцы и евреи задумали хитрый маневр — превратить Сплит в главные западные ворота Балкан. В ответ Рагуза захватила контроль над морскими грузовыми перевозками и на некоторое время оказалась владелицей самого большого торгового флота в мире. [78] И нескольких самых больших в мире кораблей, которые назывались аргозиями, или рагузеями. Рагуза по-прежнему имела торговые представительства в каждом значительном городе империи и по-прежнему погружалась в траур по случаю каждого смертного приговора, который приводил в исполнение приглашенный палач-турок, но постепенно начинала ускользать из османских объятий. Жители Рагузы оставались настолько преданными своим олигархически-коллективистским идеалам, что за пятьсот лет самоуправления установили лишь один памятник знатному человеку — да и тот посвящен скорее не ему самому, а связанному с его именем событию. Николица Бунич — так звали этого человека — был послан к паше Боснии, чтобы сообщить ему, что Рагуза отказывает ему в предоставлении ссуды. Паша, рассуждали рагузяне, может убить посланца, но нельзя допустить, чтобы город и дальше запугивали. «На насилие ты ответишь самопожертвованием, — было сказано Николице Буничу. — Ничего не обещай, ничего не давай, будь готов к любым мукам. Республика надеется на тебя. Ты встретишь славную смерть, но твоя родная земля будет свободна. Держись с достоинством и говори, что мы — свободные люди, а он — тиран, и Бог его покарает». Как рагузяне предполагали, так и произошло, и, чтобы почтить героическую гибель Николицы Бунича, в зале Большого совета, подальше от глаз толпы, была помещена небольшая табличка с описанием этого события.

Наполеон покончил с независимостью Рагузы также, как с независимостью Венеции, разве что обставлено это было не так театрально: он не бормотал себе под нос, что стал для республики Атиллой, и не называл ее главную площадь гостиной Европы, а просто издал в 1807 году декрет об аннексии Рагузы и ее присоединении к провинции Иллирия. После падения Наполеона Рагуза, как и Венеция, досталась Австрии, но если венецианцы, стремясь забыть об унижении, нырнули в водоворот развлечений, то реакция жителей Рагузы была исполнена колючей гордости — совершенно не венецианской, а типичной для тех понятий о чести, что были распространены в окрестных горах. Лучшие семьи республики поклялись, что их представители не будут вступать в брак и заводить детей, пока город находится под вражеской оккупацией, — и к 1918 году, когда Австрия была наконец вынуждена уступить Рагузу недавно образованной Югославии, они уже все успели вымереть.

Черногорцы, жившие в тех самых окрестных горах, сохраняли широкую автономию на протяжении многих столетий, подчиняясь турецким властям на нижних склонах и с легкостью игнорируя их ближе к вершинам. «Мы увидели, что во вражеской армии так много солдат, — докладывали черногорские разведчики в 1711 году, — что, если бы мы все втроем были из соли, нас не хватило бы, чтобы посолить их похлебку. Однако все они — одноногие и однорукие калеки». Никто не мог завоевать Черногорию, поскольку с маленькой армией сделать это было просто невозможно, а для большой в этой местности не нашлось бы достаточно провианта. Черногорские мужчины стреляли в неприятеля из-за скал из карабинов почти что трехметровой длины, женщины устраивали камнепады, а дети таскали боеприпасы и стреляли из рогаток. По сравнению с ними турки казались неповоротливыми, а албанцы — изнеженными; все они были под два метра ростом и невероятно красивы, и самым страшным оскорблением для них было сказать: «Знаю я, из какой ты семьи: все твои предки умерли в своей постели!» В 1516 году, когда скончался их последний князь, черногорцы поручили власть над страной епископу Вавиле — отчасти потому, что он был благочестив и мудр, отчасти же из-за того, что он славился как прекрасный воин. Преданность черногорцев православию не знала границ, и в XVIII веке они были более чем любой другой балканский народ склонны прислушиваться к обещаниям русских агентов; возможно, дело было еще и в жадности до новостей, вполне объяснимой для жителей страны, настолько оторванной от мира. В 1493 году, когда из Венеции в Черногорию привезли кириллический печатный станок, здесь была открыта первая в славянском мире типография — всего лишь через двадцать лет после типографии английского первопечатника Кэкстона, однако вскоре свинцовые литеры переплавили на пули. Похожий на казарму дворец, построенный черногорцами для своего князя в 1830 году, называется Бильярда — в честь бильярдного стола, который князь, он же епископ и поэт, доставил на место на мулах. В конце XVIII века местные жители были настолько привержены всему русскому, что на время сместили своего князя-епископа и передали власть малорослому авантюристу, который убедил их, что он — не кто иной, как царь Петр III, чудесным образом спасшийся муж Екатерины Великой, явившийся возглавить решительную битву против магометанского суеверия. В 1766 году он был провозглашен князем под именем Стефан Малый. Русским эта ситуация была приятна не более чем туркам, так что все вздохнули с облегчением, когда семь лет спустя Порте удалось устранить его, подослав убийцу-грека. За этим единственным исключением до 1851 года Черногорией продолжали править духовные владыки — вначале их избирали, а потом возникла своеобразная династия, в которой власть передавалась от дяди к племяннику, поскольку у православных иерархов, дававших обет безбрачия, своих детей не было. Последний представитель этой династии Данило II отрекся от сана и женился; позже его убили.