Сергей Юрченко - Скопец, сын Неба

Фома чуть виновато молчит, но не возражает и не оправдывается.

-Маловеры!- устало произносит Иисус.- Если бы вы верили по-настоящему, то и вам бы поверили.

-Учитель, мы верим, - страстно отвечает Иоанн.

-Мы готовы умереть с тобою, - со всей искренностью добавляет Петр.

-Учитель, - подает свой голос и Матфей, - мы просто не можем говорить так, как ты.

-Не можете говорить, потому что не знаете Святого Духа, - констатирует Иисус.

-Как нам его узнать? - почти хором вопрошают они.

Всем им кажется, что он требует от них невозможного, как капризный властитель. Ведь они не бывали в Царстве Небесном. Как же им узнать об этом? Если бы он отвел их туда и показал свое царство, они бы знали, что говорить. Но он не ведет их на Небо, он держит их на земле.

-Покажи нам Царство Небесное, - просит за всех Петр.

-Не знаете, о чем просите, - горько произносит Иисус. - Я мог бы вам показать его, но это стало бы вашим последним часом. Не готовы вы еще умереть. Не победили вы еще мир. Как же я открою вам вашу свободу? - скорбно добавляет он.

И перед этой учительской скорбью они чувствуют себя еще более виноватыми. Но так и не могут понять, в чем их вина.

Иисус устало трет глаза или, быть может, стирает слезы, и со вздохом начинает говорить:

-Я знаю, что вы все сейчас голодны и телом и душой. Я не дам вам хлеба для тела, но дам вам хлеб для души. Запомните это как молитву и вспоминайте, когда голод душевный одолеет вас. Вот вам притча вместо молитвы. Жил - был некий человек. Была у него семья, друзья, соседи, сослуживцы и недруги. Однажды утром этот человек проснулся и обнаружил, что мир опустел. Никого не осталось в его доме, никого не осталось в его городе, в его стране, во всем свете. Только он один на весь этот мир. Тогда сел человек и задумался, что ему делать дальше. И понял, что делать ему нечего. Незачем работать, незачем копить, незачем покупать и продавать, незачем выслуживаться, незачем повелевать. Тогда человек задумался, кто же он теперь. И понял, что отныне он - никто. Если был он раньше иудеем, то теперь нет у него национальности. Ибо кому он может противопоставить свое иудейство? Если был он раньше мужчиной, то теперь нет у него пола. Ибо кому он может противопоставить свое мужество? Если был он раньше молод, то теперь нет у него возраста. Ибо кому он противопоставит свою молодость? Если было у него раньше имя, то теперь нет у него имени. Ибо кому он противопоставит свое имя? И понял этот человек, что теперь он никакой. Ни мудрый, ни глупый, ни праведный, ни грешный, ни добрый, ни злой, ни красивый, ни безобразный, ни белый, ни черный, ни молодой, ни старый, ни мужчина, ни женщина, ни смертный, ни бессмертный. Понял он, что имя ему - все и никто. И понял этот никто, что он больше не человек. Отныне он Бог. Закрыл Бог свои глаза, и мир сразу исчез. И больше не было мира и всего, что его наполняло. Ибо кто мог теперь подтвердить существование мира? Единственный свидетель мира не видел его. Потом Бог остановил свое дыхание. И душа его исчезла, как и мир ранее. И не было больше души и всего, что ее наполняло. Бог - язык мира умер. И остался только Святой Дух в Царстве Небесном. Единственное и непроизносимое Я в абсолютном и безымянном небытии.

Иисус делает внушительную паузу.

- Вот вам притча на все времена. Повторяйте ее себе как молитву. И станете свободными как Бог. И откроется вам Святой Дух. И окажетесь в Царстве Небесном. Земля и небо пройдут, а мои слова не пройдут, ибо в них вечность.

Позже Иоанн лежит на спине и смотрит в свое небо. Оно по-прежнему далеко от него. Опять он не угодил Иисусу. Душа человека – это дом, который еще нужно достроить. Но безусловное восприятие человеком своей личности как чего-то законченного, а не ущербного, как это есть в действительности, делает его нечувствительным к упрекам, а похвалу он воспринимает как естественную оценку своих достоинств. Иоанн не смеет признаться себе в этом, но подсознательно ему кажется, что его возлюбленный учитель несправедлив к нему и что у Мессии портится характер. Он все чаще выражает недовольство своим окружением, теми, кто ради него бросил свою прежнюю жизнь. Они оставили свои дома, своих близких, но ласковая улыбка вовсе перестала появляться на его лице. Как же ему еще угодить? И почему он не выговаривает Иуде? Уж не ставит ли он этого хромуна с его ящиком выше них?

Утром девять путников пересекают селение в молчании. Самаритяне провожают хмурыми взглядами иудейских паломников в Иерусалимский храм, куда им самим дорога закрыта. А женщина, стоящая в тех самых дверях, которые пинал Иоанн, показывает возмутителям ночного покоя неприличный жест. Юноша презрительно отворачивается. Толстая, вульгарная баба! Надо было ее поджечь!