Сергей Юрченко - Скопец, сын Неба

-А теперь отдыхайте, - устало произносит Иисус, распуская свой нерадивый класс.

Никто из них не сдал экзамена на зрелость. Тем не менее, он закончился, и все облегченно устраиваются на ночь. Лишь Петр продолжает сидеть и думать. Образ Иисуса постепенно меняется в его сознании со дня их первой встречи. Сначала был только человек: вдохновенный лжепророк в Капернаумской синагоге, гордый смертник у стены, где его хотели побить камнями, потом суровый врач и учитель. Непросто признать в человеке, с которым ешь и спишь рядом, высшее существо. Но Петр признал в нем избранника, Мессию-Христа. Он единственный. Единственность и одинокость - его естественный статус, две части одной сути. Един и один - разве это не то же самое? По Моисею с этого и началось сотворение мира: единому Богу надоело одиночество, и он создал себе слушателя. По образу и подобию своему создал, но не равного себе близнеца. Разве Петр не проявляет к Иисусу величайшее уважение, признавая его Христом? Разве он не окажет ему еще большую честь, назвав его Сыном Божьим? Как же понимать эту ноту отчаяния в его последних фразах? Христу не нужны христиане? Христу нужны Христы? Но раб Божий Петр не может стать богом!

А впереди у него новое недоумение. У колодца Иакова Иисус назовет его сатаной, в Гефсиманском саду заставит стать трусом, а потом умрет на позорном римском кресте, оставив их на середине пути сиротами без мудрого Пастыря. Никогда Петру не разобраться в этом.

Мгла обступает со всех сторон восьмерых путников, устроившихся на ночлег в диком поле посреди Изреельской долины. Слышно лишь потрескивание дров в костре и далекий вой шакалов. Да еще падшие ангелы ночи слетаются на самосожжение. Иоанн лежит на спине и смотрит в агатовое небо. Кто-то, кажется, Иуда, подбрасывает дров в костер, и сноп искр взметается над головой юноши. Но эти звезды гаснут почти мгновенно. Иоанн забавляется тем, что закрывает попеременно то левый, то правый глаз, и звезды словно пляшут перед ним. Он сводит глаза к переносице, и алмазная россыпь удваивается. А затем он что-то делает со своими глазами, меняя фокусировку своего зрения, - и небосвод вдруг становиться далеким и отчетливым, а потом так же неожиданно звезды расплываются, растут в размере, а небо опускается на лицо юноши. Откуда начинается небо? Разве не от самой земли? Эта мысль кажется ему поразительной. Значит, думает Иоанн, все мы, хоть и касаемся земли, но частично уже находимся на небе. Нужно лишь что-то сделать со своим телом, как он делает это с глазами, и ноги оторвутся от земли. И можно будет гулять по воде. Спустя шестьдесят лет, загнанный гонениями императора Домициана на крохотный остров Патмос, он, наконец, увидит свое Небо: кровавое и страшное, с четырьмя всадниками и багряным зверем, у которого печать на челе, как значок римской центурии.

Он увидит это небо глубоким старцем, оставив позади жизнь, полную горестей и разочарований. После невероятной, необъяснимой, невозможной смерти Иисуса они соберутся в Иерусалиме в доме Иакова и Марка, сыновей Алфея, и семь недель, весь израильский шабуот, не будут выходить из него, чтобы осмыслить и понять происшедшее. Мессия, не совершив ничего из предписанного ему пророками, умрет мучительной и позорной смертью на римском кресте рядом с ворами и убийцами. Этого не могло быть! И тогда они соберут воедино все свои догадки, чтобы сложить из них понятную им картину.

Иисус не сделал и самого главного, что отличает пророков, - он не оставил личного свидетельства. Всякий пророк живет ради своего пророчества. Если бы Иисус оставил хоть несколько строк после себя, ученики благоговейно сохранили бы их. Но он не оставил ничего. Почему? Возможно, Иисус не был иудейским пророком? Возможно, его неизрекаемое Небо не имело ничего общего с Богом Моисея по имени Яхве? Возможно, Святой Дух – это вовсе не Слово Господа Израиля? Возможно, сын Неба - не Сын Бога?

Получившие фарисейское воспитание Иоанн с Иаковым возьмутся за Писание и найдут десятки цитат, узаконивающие именно такую смерть Мессии. Объяснение найдется всему, даже не переломленным голеням Иисуса. Но для этого им придется раздвинуть рамки иудаизма. Иисус говорил им: я больше, чем пророк. В иудаистской иерархии, тянущейся от земли к небу, пророк - это высшая человеческая инстанция, над ним только Бог, который дает ему непосредственные указания из уст в уши. Больше пророка только Бог… или Сын Божий, который становится промежуточным звеном между Богом и пророками. Так они впишут своего учителя в иудаистскую вертикаль власти, оставляя все же главенство за Богом. Семь недель они будут создавать эту вертикаль. Вначале - потрясенные и раздавленные, как брошенные дети, потом - долго спорящие и молящиеся до изнеможения в поисках прозрения, а когда, наконец, богостроительство закончится, их души возликуют так, что им привидятся языки пламени в их добровольной тюрьме. Исхудалые и экзальтированные они выйдут после пятидесяти дней заточения и поста на солнечный свет и заговорят, как пьяные, на языках, которые сами не понимают.