Наталья Павлищева - Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом

— Вон отсюда сейчас же! Если еще кто-нибудь… что-нибудь… княжичу… Удавлю своими руками!

Круто повернулась и вышла. В гриднице повисло молчание, никто не усомнился, что и впрямь удавит.

А Рогнеда не могла заснуть почти до утра, стараясь не плакать и без конца перемалывая происшедшее. Давила обида на всех — на князя, на его киевских жен, даже на оставшихся с отцом маленьких сыновей и на князя Туры, всего раз за целый год появившегося в Изяславле. Одна, все время одна!.. Вместе с тем рождалось желание мести, желание выпестовать, взрастить Изяслава таким, чтобы смог всему миру, тем более Киеву доказать, что он лучший, чтобы князю Владимиру стало безмерно жаль и стыдно за эту ссылку!

Если бы рядом оказался умный человек, которому княгиня могла выплеснуть эту обиду, пожаловаться на одинокую жизнь, то глупостей в ее мыслях было бы гораздо меньше. Но Рогнеде некому поплакаться на свою горькую судьбу безмужней жены, и она разговаривала сама с собой. Хуже нет для обиженного человека, тем более женщины, тем более красивой и властной. Разуверившись, что князь пришлет за ней, опальная княгиня принялась с упорством, достойным лучшего применения, внушать маленькому Изяславу, что он тоже обижен отцом и даже братьями. Чем провинились перед старшим княжичем младшие Ярослав и Всеволод, объяснить не смогла бы, но объяснять было некому, маленький Изяслав принимал слова матери на веру. Ему казалось, что, став взрослым, он обязательно накажет и отца, и Ярослава со Всеволодом, ведь наказал же сам Владимир своего брата князя Ярополка! За что накажет, мальчик не знал, но был твердо уверен, что перед ним, Рогволодовичем, Владимировичи повинны.

Изяслав так навсегда и останется в полоцкой земле, он не будет наказывать невиновных перед ним младших братьев, но кровавой распрей аукнется Руси та посеянная опальной Рогнедой в Изяславле обида одного брата против других. Даже дальние потомки Изяслава будут считать себя Рогволожьими внуками, начисто отрицая свою причастность к роду Рюриковичей и зависимость от Киева.

За Червенскими землями пришла очередь ятвягов. Этот воинственный балтский союз не давал покоя не только подвластным теперь Владимиру волынянам, но и дреговичам. Ятвяги не оставляли после своих набегов ничего, начисто опустошая славянские земли. А сами сидели удачно, в укрепленных градах среди заболоченных лесов со множеством искусно устроенных ловушек. Но это было потом, а сначала князь Владимир по пути в земли ятвягов побывал в Турове у князя Туры. Тот не забыл о судьбе Рогнеды и постарался напомнить об опальной жене киевскому правителю.

Владимир после первых же слов скривился, точно кислого кваса испил:

— Это она тебя просила говорить?

Туры отрицательно покачал головой:

— Нет, у самого душа болит о княгине и княжиче. Не забыла тебя Рогнеда, в сердце боль держит…

— Боль, говоришь? — Князь встал, прошелся быстрым шагом по горнице, где вели беседу, остановился перед сидящим по праву старшего возрастом Туры. — А она тебе рассказывала, как меня убить хотела?!

— А ты ее? — прищурил глаза туровский князь.

— Значит, все рассказала, пожаловалась, — усмехнулся Владимир. В сердцах мотнул головой. — Не одна княгиня руку подняла, еще и сыну меч дала! Навсегда ведь врагом станет, коли с малолетства против отца родного оружие поднимает! Как такое простить?

Туры вздохнул:

— Не жаловалась она, я сам все выспросил. Что сыну в руки меч против отца вложила, за то и я ругал. Да только понять ее тоже можно, ведь и ты убить захотел, жизнь свою спасала…

Киевский князь сел, нога нервно стучала об пол, губы вытянулись в узкую щелочку, ноздри раздувались, кулаки сжались. Туры, глядя на него, подумал, что не забыл князь опальную жену, если до сих пор вон как переживает разлад с ней. Произнес чуть назидательно:

— Ты, князь, меня послушай… Я хоть и под тобой хожу, но жизнь прожил долгую, видел в ней больше тебя. В ней, в жизни, всякое бывает, и правда, она ведь тоже разная. И ты прав, что простить нож в руке жены не можешь, но и она права, за родную кровь мстила. Что сына в это втянула, в том виновата, да только Рогнеда уже немало горя претерпела, одна ведь в глухом лесу живет, по тебе тоскует. — Видя, что Владимир собирается возразить, поднял руку, останавливая. — Погоди, князь, выслушай меня. Трудно простить, еще труднее забыть. Не о том прошу, хочу только сказать, что сама Рогнеда на коленях к тебе приползла бы за прощением. Она это скрывает, но я-то видел… И ты ее любишь, любишь, князь, не спорь. А коли любишь, так простишь. Не сейчас, не завтра, но не забывай княгиню.