Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 1

Сначала выступил Луций Ветурий Филон, который рассказал о великом сражении, произошедшем в ливийской земле на пространстве между Замой и Нараггарой, и изложил мнение Сципиона по вопросу о мире. Затем слово предоставили пунийцам. От них говорил Газдрубал Миротворец, возглавлявший делегацию. В общих чертах он повторил речь, ранее произнесенную перед Сципионом. По ее окончании вопросов оратору почти не задавали. Все и так было предельно ясно. Правда, кто-то, желая еще раз уличить пунийцев в вероломстве, язвительно поинтересовался: какими богами будут клясться карфагеняне, заключая соглашение, если весь свой пантеон они уже обманули. На это Газдрубал грустно, но с достоинством, ответил: «Все теми же, которые так сурово карают нарушителей договора». После этого сенаторы окончательно убедились, что ныне карфагеняне, воспитанные жестоким несчастьем, уже действительно стали не такими, какими были прежде, и многие прониклись к ним сочувствием.

Позицию первенствующей в сенате группировки изложил Квинт Цецилий Метелл. Вначале он призвал отцов Города руководствоваться в принятии решения не преходящими страстями данного момента, а незыблемыми государственными принципами вечного Города Рима и, упрекая карфагенян в жестокости, не уподобляться им в том же пороке. Далее Цецилий сказал, что, поскольку Карфаген побежден и условия договора ставят его под контроль римлян, к нему нужно относиться уже не как к врагу, а как к союзнику, способному принести немало пользы. По этому поводу он напомнил, что именно подобным образом, то есть, одерживая верх над соседними народами и включая их в свою структуру либо в качестве граждан, либо как союзников, рос и усиливался Рим. Затем Метелл кратко проанализировал требования договора и доказал их достаточность. А в завершение он, упреждая оппонентов, заявил, что столь выгодному миру может воспротивиться лишь тот, в ком личные амбиции затмят разум и чувство долга перед Родиной.

Собиравшийся возражать Цецилию Гней Лентул, оказался в неловком положении, но, быстро сориентировавшись в ситуации, передоверил слово своему брату, преторию по рангу, и тот, в силу своего положения меньше страшась упреков в корыстной заинтересованности, обрушился на Карфаген и карфагенян всей силой экспрессивного римского красноречия.

«Отцы-сенаторы! — с рвущим уши надрывом, восклицал он. — Кого нам предлагают пощадить? Кого нам советуют взять в союзники? Пунийцев! Тех, чье имя заполонило пословицы и поговорки о продажности и вероломстве! Порочнейшее племя Средиземноморья, каковое безмерно разбогатело, пиратствуя и перепродавая чужие товары, а неправедно добытыми деньгами развратило ливийцев, нумидийцев, иберов, балеарцев, галлов, лигурийцев и бруттийцев! Нам хотят навязать в друзья дикарей, сотнями сжигающих собственных детей на потребу чудовищным богам и пожирающих собак для удовлетворения чудовищного аппетита! Они, наверное, потому и приносят в жертву младенцев, а не взрослых людей, как делают другие варвары, чтобы не тратиться на выращивание жертв! Даже в этом они корыстны! Хороши же союзники! Прекрасный друг будет Ганнибал, обманувший все народы, начиная с самих пунийцев и кончая бруттийцами! Только нас одних ему не удалось предать, ибо мы всегда были его врагами. Так давайте же предоставим ему эту возможность, давайте введем этого варвара в наш город, чтобы он погубил нас, как деревянный конь — троянцев!

Нет, отцы-сенаторы, не нужны нам такие союзники, и никому на всем белом свете они не нужны; спросите о том любого ибера, грека или ливийца. Сами пунийцы, населяющие периферийные города карфагенской державы, будут благодарны нам за избавление, если мы уничтожим Карфаген! Необходимо воспользоваться трудностями в стане врага и довершить победу разрушением Карфагена!»

Кое-кто еще выступил с подобным воззванием, заменяя доводы лозунгами. Вначале сенатская масса распалилась гневом, но затем устала от обилия восклицательных знаков в речах и от притязаний группировки нового консула на славу Сципиона с целью украсть ее, чтобы написать на ней, как сделал это один грек на захваченном чужими усилиями вражеском оружии, собственное имя. Но слава — не деньги, ее не может присвоить недостойный, в том и состоит принципиальная разница между этими факторами общественного регулирования. Потому скоро мнение большинства склонилось в сторону партии Цецилия Метелла. Когда дело приняло такой оборот, Гней Лентул откровенно злоупотребил силой консульского империя и закрыл заседание, не позволив сенату вынести неугодное ему решение.